Любовь и память - [22]

— Да проснись же, сынок! — склонилась над ним мать… — Проснись скорее!..

Михайлик раскрыл глаза и беспокойным взглядом уставился на мать.

— Что-то страшное приснилось, сыночек?

— Пожар, — утирая ладонью пот со лба, обессиленно промолвил Михайлик.

— Успокойся, сынок. Пожар погасили.

— Погасили? У Ванжулы?

— Если бы у Ванжулы. Так ведь где тонко, там и рвется. Олексина хата сгорела. Так жаль сироток, что и не высказать.

— Олексина? — испуганный Михайлик сел на постели, свесив босые ноги.

— Сгорела в момент, а на хате Явтушенчихи огонь удалось погасить…

Михайлик знал: у бабы Явтушенчихи квартировал Гудков.

— Кто же поджег, мама?

— Никто не знает. Кивают на Ванжулу. С вечера будто бы Олекса выследил, как Фома прятал в яме под скирдой пшеницу, чтобы в хлебосдачу не вывозить. Олекса сказал будто бы Гудкову, и Гудков с Пастушенко накрыли Ванжулу… И что б им тут же взять Фому под стражу. Не взяли, а теперь вот как все обернулось. Только на рассвете арестовали Фому, а с ним и двух его дружков, что когда-то в банде Чавуса были. Говорят, с ними Ванжула и Гурия Ковальского убил.

Михайлик задумался и спросил:

— Где же теперь Олекса и Катеринка жить будут?

— Олексу Гудков к себе взял, а Катеринку — Пастушенко.

«Эх, не довелось Олексе пустить красного петуха!» — подумал с досадой Михайлик и пошел умываться.

XIV

В ту зиму из Сухаревки выселяли богачей и организовывали артель. Все с нетерпением ждали первой артельной весны. А весна запаздывала. Только в конце апреля, после последних снеговеев, сразу пригрело солнце, и за несколько дней снег сошел. В начале мая уже зазеленела трава. Сбросив полушубки, свитки и сапоги, облегченными босыми ногами люди протаптывали у дворов первые лоснящиеся тропинки.

Михайлик успевал бывать везде: и на артельных собраниях, и на заседаниях правления. Накануне первого выезда в поле Гудков поручил Михайлику — его недавно избрали председателем общешкольного детисполкома — подобрать группу лучших пионеров и вечером проверить работу конюхов во второй бригаде. (Двор бригады помещался на бывшей Ванжуловой усадьбе.)

Собрать оперативную группу «пионерской кавалерии» Михайлику помог пионервожатый, молодой учитель Стефан Васильевич Билык, высокий, с белым, как сметана, лицом.

Со школьного двора «кавалерия» двинулась в поход, когда в сельсовете погасили огни и молодежь разошлась по домам. К сгоревшей Гуриевой хате пробирались по одному. По сигналу Билыка тихо вошли в бригадный двор, просочились в конюшню. Конюхи спали: один примостился на возу, где лежали объеденные кукурузные стебли, другой храпел в самом отдаленном углу конюшни, сидя в плетенке, наполненной мякиной. Третий высвистывал носом неприхотливые мелодии, устроившись у широкого длинного желоба. «Кавалеристы» позабирали сбрую — шлеи, вожжи, уздечки — и благополучно выбрались со двора.

Хотели все это снести в контору, но Билык велел залечь возле пепелища Гуриевой хаты и вести наблюдение за бригадным двором. Он, видимо, о чем-то догадывался. И его подозрения подтвердились. Не более чем через полчаса со двора выкатилась едва заметная в ночной темноте фигура, несколько мгновений постояла и пошла назад. Вскоре она опять появилась и быстро двинулась вдоль улицы. За плечами у нее что-то белело. Стефан Васильевич дал команду атаковать.

«Кавалеристы» окружили фигуру и узнали в ней Царя-Яжго.

— Черти вас носят в темную ночь! — хрипло пробормотал он, сняв при этом с плеча узел, поудобнее пристраивая его под мышкой. Но узел был тяжелым и то и дело выскальзывал из-под руки. Тогда Лизогуб снова закинул его на плечо. — Ну-ка, прочь, не путайтесь в ногах! — пробасил он.

— Мы вас, дядька Прокоп, не отпустим, — решительно заявил Михайлик.

— Я вот сейчас как врежу в ухо одному да другому, — осерчал Царь. — Марш отсюда!

Он угрожающе топнул ногой. Билык положил ему на плечо руку:

— Не надо врезывать, Прокоп Анисимович.

— О, это вы, Стефан Васильевич? Добрый вечер! Я ж го, так в школе детей обучают, что никакого уважения к старшим. И до такой поздней поры шляются по улицам. Да разве завтра наука полезет им в голову?

— Ничего, выспятся, — успокоил Билык. — Завтра же воскресенье. А что это вы несете, Прокоп Анисимович?

— Это? В узелке? Да это так… Я ж го… отрубей малость.

— Из бригады?

— Зачем из бригады.

— Вы ведь конюх?

— Да, точно… конешно… Выходит, я ж го, из бригады. Но тово… имею разрешение…

— От кого?

— Как это — от кого?.. От него… Я ж го, от самого, ну, от товарища Гудкова.

— Прошу вас, зайдемте к Панасу Карповичу, пусть подтвердит, — предложил Билык.

— Да пусть оно сгорит, чтоб из-за такой мелочи человека среди ночи тревожить, — разозлился Яжго и швырнул узел на землю. Потом взглянул на пионеров: — А вам сказано — марш по домам! — и замахнулся на них обеими руками.

— Не трогайте их, Прокоп Анисимович, — они выполняют задание.

— Что?! — удивился Царь. — Уже и дети нами командовать будут?

— Это — пионеры.

— Ну и что, они же дети несмышленые… Да пусть оно все пропадет пропадом! — горячась крикнул он. Подступив вплотную к Билыку, заговорил жалостливо: — Разве вам, Стефан Васильевич, школьной зарплаты, я ж го, мало, что вы уже на дерть позарились?