Любовь и память - [148]

— Да мог ли я думать, что ты заглянешь к нам? — растерянно проговорил брат. — Хоть бы телеграмму дал.

— Да я и сам не думал, — оправдывался Михайло. — Почти год собирался на фронт, а вот еду на Тихий океан. Теперь побываю в местах, где ты действительную отслужил.

— Не близкий свет, — покачал головою брат.

— На Тихий океан! — изумленно сказала Галина. — Боже мой, это же на краю земли! Знала бы твоя мама… Она так торопилась к нам в Павлополь, так хотела повидать тебя, да, бедняжка, не успела — ты уже поехал в Ленинград. Она так плакала, едва мы се успокоили, а как узнала, что тебя в моряки взяли, — опять в слезы. Плакала и приговаривала: «Утонет ребенок и могилки после себя не оставит!..» А узнала бы, что тебя аж на Тихий океан…

Михайло рассмеялся:

— Какая разница — море или океан? Чтоб утонуть, и в море воды хватит.

— Но даль же какая! — стояла на своем Галина.

Михайло сокрушенно вздохнул:

— Об одном жалею — ночь даром пропала. Вы сейчас уйдете на работу — вот и вся встреча.

— Я работаю диспетчером, — успокаивал брата Василь. — Сутки работаю, сутки отдыхаю. Договорюсь с напарником, сменю его немного позже. А вот Галина… Она учительствует…

— Попробую отпроситься, — сказала Галина. — Думаю, что меня поймут. Ты, Вася, покорми гостя. — И радостно улыбнулась: — Я будто знала — припасла немного теста. Помню, ты любил коржи — их у нас называли слоеными или перемазанными. Жаль — перемазывать нечем. О сале и не вспоминаем — запах забыли, а масло кончилось — на донышке чуточка осталась. Но поджарить коржики хватит.

— У меня свой паек есть, — сказал Михайло. — Немножко и сала приберег. Рюкзак мой большой и тяжелый, однако не все в нем съедобное. Привез тебе, Вася, махорку, — правда, ночью, когда блуждал по городу и до бесчувствия устал, хотел было вытряхнуть ее на землю.

— Махорку? Вытряхнуть? С ума сошел! — вопил Василь. — Сколько ее у тебя?.

— Пачек тридцать наберется.

— Что?.. Тридцать пачек! Да это же ценнейшее сокровище! — потрясал руками над головой Василь. — Дай скорее хоть на цигарку — закурю на радостях.

За окном уже было совсем светло. Михайло окинул взглядом узкую продолговатую комнату. Стены голые, койка застелена старым, еще лесняковским прохудившимся одеялом, у окна — маленький, покрытый газетой стол, две табуретки. К тому же в этой убогой комнате сыро и прохладно.

Галина оделась и уже стояла у двери. Она, так же как Василь, исхудала.

— Вы здесь без меня все интересное перескажете друг другу, а я не услышу, — сказала она и добавила: — Не будьте слишком жадными — что-то и для меня оставьте. Я мигом туда и — назад.

Галина притворила за собой дверь, и Василь только сейчас придвинул к брату табуретку, а сам сел на кровать и закурил. Михайло спросил:

— Трудно вам здесь?

— Где теперь легко? — ответил вопросом Василь. — Война!.. У нас на заводе люди полуголодные работают, а бывает, что и по две смены из цехов не выходят. Случаются и обмороки на рабочем месте. Но — держатся. Каждый понимает — все надо отдать фронту. К нам прямо с передовой приезжают танкисты — получать машины, от них узнаем обо всем… Приезжают и настаивают: побольше, мол, давайте боевой техники — танков, самолетов, пушек. Гитлеровским ордам голыми руками хребет не сломаешь. А нам-то каково! Ведь это не так просто: все цеха демонтировать, перевезти, здесь смонтировать в малоприспособленных помещениях, еще и новые построить. Рабочих рук — только подавай. Всех накормить надо. А село оголено — мужчины, основная рабочая сила, пошли на фронт. Трудно, очень трудно. А что поделаешь? Надо все вытерпеть, выстоять надо…

— А вы завод свой полностью эвакуировали? — спросил Михайло.

— Понимаешь, мы заранее демонтировать не могли — снаряды изготовляли, авиабомбы, в первые месяцы войны выпуск минометов освоили. С нашей продукцией эшелоны один за одним шли на фронт. А когда немцы вдруг прорвались к Днепровску — мы уже и не надеялись, что успеем вывезти завод. Выручили, говорят, ваши студенты — они больше месяца оборону держали, не пускали фашистов на левый берег Днепра.

Мы демонтируем оборудование, погружаем в эшелоны на станции Павлополь, — продолжал далее Василь. — Завод немцы не бомбили, — видимо, надеялись захватить целым: их войска были совсем близко. Два цеха мы отправили в Копейск, два готовили к отправке в Новосибирск и еще два — в Нижний Тагил. На станции Павлополь скопилось много эшелонов — со снарядами, авиабомбами, гранатами, стояли эшелоны с оборудованием нашего завода, эшелон с горючим, поезд с ранеными. Неподалеку от станции формировалась часть из новобранцев. Немцы заметили это и начали жестоко бомбардировать станцию. Одна авиабомба попала в вагон со снарядами. Завод от станции, как ты помнишь, в трех километрах. Я сидел в своем кабинете в отделе оборудования, когда на станции произошел страшнейший взрыв. А затем, видимо по детонации, начали взрываться снаряды. Возле здания отдела кадров стояла машина «эмка». На моих глазах в нее попал снаряд — от машины ничего не осталось. На станции снаряды попадали в цистерны с горючим. Поверишь? По полцистерны срывало с ходовой части и гигантским языком пламени подбрасывало вверх. Начались пожары, люди с криками бежали, спасаясь от огня, бежали лесом до самых Кочережек, что в семи, километрах от города, а вокруг них рвались и рвались снаряды. И новобранцев немало погибло в лесу. Этот ад бушевал на станции с утра и до поздней ночи. То, что мы там позднее увидели, словами передать невозможно. Черные, обгорелые остовы домов и вагонов, на телефонных и телеграфных проводах, на ветвях деревьев — окровавленные лохмотья…