Любовь и память - [100]

С приближением окончания университета, когда оставалось меньше года, близость цели окрыляла всех, мир виделся им огромным и разнообразно-цветистым. Недаром же овраг, над которым высилось их общежитие, студенты-литфаковцы обсадили деревьями — тополями, яворами — и теперь называли его Студенческой долиной или Зеленой балкой.

Студенческая балка казалась Лесняку не иначе как сплошь залитой солнечным светом. Время было поистине счастливым: Зинь и Михайло начали дружить с Верой и Оксаной, чьи глаза для них светили синим и карим солнцем…

Первая неудачная их встреча в девичьей комнате, когда Лесняка и Зиня беспардонно вытурили из нее, запомнилась друзьям, и они несколько дней кряду обходили при встречах смуглых подруг-первокурсниц. Но как-то вечером Михайло встретился с Оксаной в вестибюле общежития, остановился на мгновение, обдумывая, куда бы улизнуть от нее, но услышал сдержанный смех девушки:

— Почему же вы к нам не заходите? Неужто испугались? Наша Валя, ну, та, которой не понравился ваш экспромт, хочет извиниться перед вами. Она совсем не такая злюка, какой могла показаться. Просто была утомлена. — Оксана снова засмеялась и, взбегая вверх по ступенькам, крикнула: — Ждем в гости!

И друзья пошли. На этот раз беседа завязалась легко и непринужденно. Все, кроме, правда, Веры, охотно смеялись и острили.

С тех пор Михайло и Зинь часто приглашали подруг-первокурсниц в кино, по воскресным дням выезжали на прогулки к Днепру. На университетской водной станции брали напрокат две лодки, плавали иногда даже на Кайдацкий остров и там купались, загорали на пляже. А вечерами прогуливались по аллеям парка, раскинувшегося на скалистых берегах широкого Славутича. Сперва они так и ходили вчетвером, но постепенно и все чаще стали делиться на пары: Михайло с Оксаной, Зинь — с Верой.

Радича беспокоила Верина молчаливость и озабоченность, но однажды в минуту откровения Вера рассказала ему о себе. Отец Веры не любил свою жену, в их семье не утихали ссоры, и в конце концов он оставил их, завел новую семью. Отец работал бухгалтером в шахтоуправлении, посещал своих двух дочерей, приносил подарки, помогал деньгами. А Вера любила и мать и отца, ей жаль было обоих, и она страдала от этого…

— Я искала успокоения в книгах, — доверительно говорила она Радичу. — Они открывали мне иной мир — мир добра, справедливости и красоты. Постепенно я полюбила литературу, начала сама писать стихи, вкладывая в них свои детские страдания и скупые радости. Учителям нравились отдельные стихотворения, лучшие из них помещали в школьной стенгазете. Школьники величали меня поэтессой. Сперва я поверила в то, что поэзия — мое призвание. Но позднее поняла, что поэтического дара у меня нет. Теперь я в этом полностью убедилась. А литературу люблю, и эта любовь — навсегда…

Искренний рассказ Веры взволновал Радича, который сам рос полусиротой, и еще больше сблизил их.

Оксана же росла в обычной рабочей семье. Отец ее смолоду работал в забое, а позднее — машинистом спусковой машины. В семье было четверо девочек, Оксана — предпоследняя. Мать ее, невысокая и тоненькая, быстрая и говорливая, успевала и детей досматривать, и обед приготовить, и на огороде разную зелень вырастить, и корм для коровы припасти на зиму. Дочери, как могли, помогали ей…

Михайло был уверен, что в их неразлучную четверку вселилась любовь. Ему иногда казалось, будто в мире ничего другого не существовало, кроме их радостных встреч, яркого солнца и голубых звездных вечеров. Все, что испытали они до сих пор, все их юношеские радости и страдания были как бы подготовкой к счастью, тем фундаментом, на котором они воздвигнут свою, полную глубокого смысла и красоты, жизнь…

Университет имел довольно большое подсобное хозяйство, разместившееся далеко за городом, на берегу Днепра, у старого смешанного леса. Еще стояли теплые солнечные дни, когда подошла очередь литфаковцев поработать на полях этого хозяйства: подоспела пора копки картофеля и свеклы.

Литфаковцы утром прибыли в подсобное хозяйство и были потрясены картиной осеннего леса, от которого на них повеяло пьянящими живительными запахами. Местами еще ярко зеленели высокие ели, с осокорей и берестов медленно спадали листья, а клены и дубы стояли в таких пылающих, ярких нарядах, что каждый невольно любовался этой сказочной красотой. Зазвенел радостный смех, послышались восторженные восклицания. Радич, окинув взглядом чудесный пейзаж, восхищенно посмотрел на Веру и тихо сказал:

— Я будто на родное Подолье попал. Не представляю себе жизни без леса, без реки. Ты только вслушайся, Вера, в эти строки: «Роняет лес багряный свой убор…» Обрати внимание на точность сказанного: «роняет…» Или еще: «Унылая пора, очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса…» Только Пушкин мог так сказать.

Девушки и парни группами и поодиночке побрели по еще сочно-зеленой лужайке к белостенным строениям подсобного хозяйства, примостившимся у самого леса.

Слегка наклонив голову, привычно-мягким движением рук повязываясь шелковой голубой косынкой, Вера мельком посмотрела на Радича и задумчиво проговорила: