Любовь и оружие - [9]

Валентина улыбнулась, Пеппе громко расхохотался, Бельтраме и его солдаты ухмылялись, Гонзага злился. Но ему достало ума проявить выдержку.

— Лишь присутствие мадонны сдерживает меня, — с достоинством ответил он. — Но если мы встретимся снова, я покажу вам, как ведут себя настоящие мужчины.

— Вот тогда и поговорим, — и Фанфулла повернулся к графу, раной которого уже занимался фра Доминико.

Валентина, чтобы разрядить обстановку, предложила Гонзаге отвести людей к лошадям и приготовить её паланкин, чтобы они могли продолжить путь, как только фра Доминико закончит перевязку.

Гонзага поклонился, напоследок одарил незнакомцев сердитым взглядом и отбыл, сердито крикнув Бельтраме и солдатам: «За мной». Те незамедлительно последовали за ним.

Валентина осталась с Фанфуллой и Пеппе. Фра Доминико промыл рану, смазал её целебным бальзамом, наложил повязку, и они ушли, оставив Франческо и Фанфуллу одних. Граф начал было благодарить девушку, но она остановила его, прижав белоснежные пальчики к его губам.

Франческо мог бы сказать ей ещё многое, но присутствие посторонних сдержало его. Впрочем, практически всё Валентина прочитала в глазах графа, ибо по пути в Урбино она в основном молчала, загадочно улыбаясь. Однако выговорила Гонзаге за допущенную бестактность.

— Как вы могли допустить столь прискорбную ошибку, мессер Ромео? Да как вам в голову пришло назвать этого рыцаря бродягой? Разве вам не бросились в глаза его благородство, красота? — И, не слушая сбивчивых объяснений Гонзаги, девушка погрузилась в раздумья.

Глава V. ДЖАН-МАРИЯ

Через неделю после встречи с племянницей Гвидобальдо граф Акуильский, рана которого к тому времени практически зажила, въехал ранним утром через главные ворота города Баббьяно. Начальник стражи отдал ему честь и отметил, что его светлость очень бледен. Впрочем, доискиваться до причины бледности графа не пришлось. На четырёх шестах, выставленных над воротами (назывались они Сан-Баколо), в окружении вороньей стаи красовались человеческие головы.

Мёртвые лица с их ужасными улыбками, в обрамлении длинных косм, которые трепал апрельский ветерок, ещё издалека привлекли внимание Франческо. Но лишь вблизи, приглядевшись повнимательнее, он понял, что головы эти совсем недавно сидели на плечах храброго Феррабраччо, Америно Америни и двух других дворян, которых захватили в плен в ту ночь на горной тропе.

Да, в прошедшую неделю Джан-Мария не сидел сложа руки, а разбирался с заговорщиками, а затем, решив, что вызнал у них всё, приказал отрубить им головы и выставить на всеобщее обозрение, дабы устрашить тех, у кого в головах могли зародиться такие же мысли.

На мгновение у графа возникло желание незамедлительно повернуть назад. Но врождённое бесстрашие не позволило ему натянуть поводья, и он продолжил путь, отогнав прочь дурные предчувствия. Что известно Джан-Марии о его участии в том совещании в пастушьей хижине? Знает ли он, что ему предложили сменить кузена на троне Баббьяно?

И действительно, страхи его оказались напрасными. Джан-Мария принял его с распростёртыми объятиями, ибо всегда прислушивался к мнению Франческо, а сейчас особенно нуждался в его помощи.

Франческо нашёл кузена за столом, накрытом в библиотеке дворца, среди сокровищ искусства и науки. Джан-Марии здесь нравилось, но использовал он библиотеку для удовлетворения своих плотских желаний, а не по прямому назначению, ибо питал отвращение к грамоте, а невежеством мог потягаться с деревенским пахарем.

Джан-Мария уютно устроился в большом кресле, обитом алой кожей. Перед ним искрились бесценные хрустальные чаши, кувшины с вином, золотые и серебряные блюда, полные всевозможных яств. И пахло в библиотеке не пылью толстых фолиантов, а пряными ароматами.

Несмотря на молодость, Джан-Мария уже изрядно располнел и при его небольшом росте обещал в скором времени превратиться в бочонок. На круглом, бледном, обрюзгшем лице блестели синие, чуть выпученные глаза, форма губ говорила как о его чувственности, так и о жестокости. Лиловый камзол, сшитый по испанской моде с разрезами на рукавах, сквозь которые виднелось дорогое реймское сукно рубашки, был оторочен рысьим мехом. На груди висела цепь с ладанкой, в которой хранился кусочек креста Господнего: Джан-Мария был ревностным христианином.

Для Франческо тут же поставили второй прибор, но от еды граф отказался, сославшись на то, что недавно поел. Герцог, однако, уговорил его выпить мальвазии[8]. А когда слуга наполнил из золотого кувшина чашу Франческо, Джан-Мария приказал ему и его напарнику оставить их.

О пустяках им поговорить не пришлось, ибо Франческо довольно быстро затронул интересующую его тему.

— Ходят странные слухи о заговоре в твоём герцогстве, а на стене над Сан-Баколо сегодня утром я увидел головы казнённых. Этих людей я знал и уважал.

— Но они обесчестили себя, а посему их головы стали пищей для ворон. Ну что ты, Франческо! — по телу герцога пробежала дрожь, он перекрестился. — За столом не пристало говорить о мёртвых.

— Тогда давай поговорим лишь об их преступлении, — граф Акуильский избрал окольный путь. — Что они натворили?