Любовь и Ненависть - [5]
В результате Вольтера назначили официальным историографом Франции, а потом и первым камер-юнкером[16], что принесло ему солидное жалованье, бесплатную квартиру в королевском дворце в Версале. Кроме того, благодаря неутомимой поддержке новой любовницы короля — Жанны Антуанетты де Помпадур[17] — имя Вольтера было внесено в список кандидатов на получение вакантного места во Французской академии. Правда, Вольтер так уж не нуждался во всех этих почестях. Да и в деньгах тоже. Он давно стал знаменитым, его книги переводили и издавали во всем цивилизованном мире. К тому же он и сам был неплохим, довольно хитроумным финансистом. В сделках ему всегда сопутствовал успех. Он стал одним из первых предпринимателей, понявших преимущества искусственного ажиотажа для получения прибыли. К тому же он получил целое состояние после смерти своего старшего брата. Став очень богатым человеком, Вольтер вложил свои деньги в ценные бумаги Парижской ратуши, в крупный банк — «Пари-Дюверни» и его торговую фирму. Он щедро давал в долг крупные суммы важным людям, среди которых был знаменитый герцог Ришелье[18], племянник «серого кардинала». В результате Вольтер стал одним из самых богатых людей во Франции.
Он не нуждался в комнате в Версале и очень редко ею пользовался. У него была прекрасная квартира в Париже. К тому же его любовница мадам дю Шатле[19] предоставила в его распоряжение свой родовой замок.
Ничего этого Руссо не знал. В это время он был безработным домашним секретарем. Кстати, Вольтер как-то с присущим ему сарказмом выразил свое отношение к людям этой профессии: «За хорошего повара нужно платить пятнадцать сотен в месяц. За такую сумму можно нанять целых трех секретарей». Но Руссо, писавший ему письмо на чердаке одного из домов на улице де Кардье, ничего об этом не знал. Ему, безусловно, было известно, что Вольтер в Париже нарасхват, что ему каждый день приходится обедать в трех или четырех знатных домах, что, перехватив кусочек там и здесь, окатив собравшихся потоком своего остроумия, он вскакивал в карету и, извинившись, уезжал — его ждали в другом месте. Руссо же, даже попав в модный салон, мог отобедать лишь за столом для слуг, так как к барскому его не приглашали.
Это всегда больно било по его самолюбию, и Руссо, разъяренный, убегал прочь, возвращался на свой чердак, там ему приходилось коротать вечер без ужина.
Удавалось ли Руссо видеть хотя бы издалека, мельком великого Вольтера? Несомненно, в сутолоке театрального фойе кто-нибудь восхищенно нашептывал ему на ухо: «Вон Вольтер. Видите? Ну вон тот, с острым лицом и длинным, крючковатым носом, с ногами, похожими на черенок курительной трубки».
Но на самом деле никто и не собирался указывать на Вольтера. Это было лишним. Кто же его не знает в лицо? Кто же его не заметит? Правда, он всегда появлялся в сопровождении друзей, был окружен поклонниками и просителями. Стоило лишь однажды увидеть Вольтера — и его невозможно было забыть или спутать с кем-то. Худющий, словно щепочка. У него был страшно искривлен позвоночник — возле правого плеча выделялся небольшой горбик, а левое, наоборот, чуть проваливалось. Это лишний раз подтверждало, что великий мыслитель всю свою жизнь просидел склонившись над книгами. Когда он шел — напоминал цаплю или какую-то другую водяную птицу. Из-за чрезмерной худобы и горбика Вольтер казался человеком среднего роста. Его похожий на клюв нос увеличивался по мере уменьшения количества зубов. Рот по той же причине все сильнее проваливался, на узком лице постоянно присутствовало какое-то ненасытное выражение: казалось, ничем на свете нельзя было насытить его всепоглощающего прожорливого любопытства. Но, повторим, больше всего поражала его худоба. Вольтер уже давно вывел жестокий закон своего существования: «Ma besogna in verita morir da fame per vevire» — «По сути дела, мне приходится умирать с голоду, чтобы продолжать жить». Эту фразу однажды он написал по-итальянски, на языке, который обожал и знал в совершенстве, хотя никогда не был в Италии, этой чудесной стране. Только так ему удавалось бороться с мучительными коликами, когда кишки его переплетались, словно змеи на голове Медузы[20].
Умирать с голоду, постоянно умирать с голоду — такую цену требовала от него жизнь за право на существование. И он с радостью шел на такой обмен. Его раздражало, что все на него глазеют. Однажды в Германии, выходя из экипажа перед гостиницей, он увидел толпу зевак, которые не спускали с него глаз. Сбросив с себя камзол, он закричал: «Отлично! Вам не терпится увидать ходячий скелет. Так вот он перед вами!»
Все в этом человеке, даже состояние здоровья, постоянно вызывало глубокий интерес. Кстати, Вольтер сам поддерживал его своими письмами к друзьям.
— Я родился мертвым, — любил повторять он. Вольтер рассказывал, что повитуха сочла его мертворожденным и отодвинула в сторону, как нечто ненужное.
Знаменитая фраза Вольтера: «Я прерываю свою предсмертную агонию» — у всех всегда вызывала улыбку. Она была ужасно забавной, так как ему на самом деле приходилось, с трудом преодолевая себя, подниматься со своего «смертного ложа», чтобы написать еще одно, последнее, письмо, еще одну, последнюю, поэму, пьесу, книгу…
