Любовь и Ненависть - [19]

Тридцатого января 1750 года Жан-Жак написал второе письмо. Он исписал много листов бумаги, прежде чем получил желаемое — текст получился отличным. Жан-Жак начал с воспоминаний о знаменательной ночи, проведенной им в Солере два десятилетия назад, именно тогда он впервые по-настоящему почувствовал всю силу Вольтера.

«Месье!

Когда-то существовал и другой Руссо, я имею в виду Жана Батиста Руссо, поэта, который стал Вашим врагом. Он боялся Вас, боялся, что все наконец поймут, насколько Ваш талант сильнее его.

Есть и другой Руссо — Томас Руссо — издатель, который тешит себя мыслью, что, став вашим Врагом, он вправе претендовать на некую долю таланта, которым обладал Жан Батист.

Что касается меня, то я ношу такое же имя, как и они. Я никогда не обладал поэтическим даром, я не был влиятельным издателем, единственной своей заслугой считаю, что никогда не смогу позволить себе проявить по отношению к Вам ту несправедливость, которой не погнушались эти двое.

Я не имею ничего против своего пребывания в неизвестности. Но, не в силах жить в бесчестии, я бы не смог считать себя порядочным человеком, если бы не испытывал того высокого уважения, которое питают к Вам все литераторы, достойные своей профессии.

Будучи одиноким человеком, не имеющим влиятельного и сильного покровителя, будучи простым, смиренным человеком, лишенным дара красноречия, я никогда не осмеливался представиться Вам. Под каким предлогом, по какому поводу я мог бы поступить подобным образом? И не из-за отсутствия старания или желания, а лишь из-за собственной гордости я не решался показаться перед Вами. Я всегда терпеливо ждал более благоприятного момента, когда я смог бы на самом деле получить право продемонстрировать Вам свое уважение и свою благодарность».

Здесь, вероятно, автор Письма прослезился — ведь он подходил к самой горькой части своего послания.

«Теперь я отрекся от литературной практики. Я избавился от иллюзии, что в один прекрасный день смогу завоевать прочную репутацию в писательском мире. Я прихожу в отчаяние от невозможности добиться признания с помощью таланта, как, например, Вы, но я с презрением отношусь к хитроумным уловкам, к которым ради этого прибегают многие другие. Никогда я не перестану восхищаться Вашими творениями. Благодаря своему творчеству Вы снискали такую славу, такое признание и расположение многих. Ваши произведения так любимы и почитаемы. Да, действительно, мне приходилось слышать злобное ворчание в Ваш адрес, но я с презрением отношусь к этому, и я заявил об этом в полный голос, не опасаясь, что меня могут неправильно истолковать. Стремление к сочинительству, способное возвысить мою душу и воспламенить во мне мужество, не в силах вызвать человек, чуждый добродетели. В связи с этим я выражаю свой протест и заявляю, что я, Руссо, родом из Женевы, никогда не был уличен в освистывании Вашей пьесы, приписываемом мне. Я не способен на такой низкий поступок! Я не могу льстить себе тем, что заслужил честь познакомиться с Вами, но если я когда-нибудь добьюсь такого счастья, оно осуществится только благодаря моим усилиям, усилиям, достойным Вашего самого высокого уважения.

Имею честь, месье, поставить свою подпись.

Ваш покорный и питающий к Вам истинное уважение слуга Жан-Жак Руссо, гражданин Женевы».

Здесь он, вероятно, сделал паузу, спрашивая себя: «Могу ли я быть уверенным, что этот великий человек осознает, что каждое написанное здесь слово — чистая правда? Пусть горькая, но прочувствованная правда? Как можно отличить правду от лжи в то время, когда все вокруг так неискренне вежливы?!

«Гражданин Женевы» — так подписался Жан-Жак Руссо, словно раз и навсегда порывал с парижским духом, с атмосферой католического Парижа, отказывался от прежних иллюзий, которые питал с момента ухода из мастерской гравера в кальвинистской Женеве. Итак, он подписался: «Жан-Жак Руссо, гражданин Женевы»…

Но, несмотря на все старания Руссо, несмотря на его новую подпись, Вольтер не увидел ничего особенного в его письме. Будь он менее вежливым, мог вообще не ответить. Но, являясь человеком разумным и чувствительным, Вольтер очень быстро, в обычном для него торопливом стиле — как Бог на душу положит, — набросал Руссо записку:

«месье Русо из Женевы (Вольтер забыл, что слово «месье» надо бы начать с прописной буквы, допустил ошибку в написании имени своего адресата), вашей честностью вы реабилитируете имя Русо — тот человек, который освистал меня, вполне очевидно, не был гражданином Женевы, а гражданином болота, что лежит у подножия горы Парнас[60]. Этот человек обладает такими недостатками, которых вы, несомненно, лишены, точно так как вы обладаете такими достоинствами, которые ему даже, вероятно, и не снились. В.».

Это была очень приятная записка, но она, очевидно, заняла у Вольтера лишь пару секунд. А ведь сколько страданий, сколько мучений пришлось из-за этого пережить Руссо! Ради чего, спрашивается? Вольтер под воздействием письма Руссо, который направил аромат духов в его сторону, поступил вежливо, как требовал этикет восемнадцатого века, и ответил тем же — направил аромат духов в сторону Руссо. Фу-фу! После этого два воспитанных месье закрыли пробочками свои флакончики с духами и, откланявшись, разошлись. Инцидент таким образом был исчерпан к взаимному удовлетворению обеих сторон.