Любовь и «каннибалы» - [10]

— Слушай меня, ты, маленький, несчастный, вспыльчивый, злобный, упрямый сопляк! У тебя нет выбора: либо в следующие восемь недель ты постараешься стать человеком, либо на три года загремишь в тюрьму! Мне плевать, что ты выберешь, но вот что я скажу: ты думаешь, ты крутой? Думаешь выйти сухим из воды? Да недели не пройдет, как дружки, увидев твое милое личико, набросятся на тебя, словно собаки на кусок мяса! Нет, приятель, уж лучше тебе согласиться. И, поверь мне, лучше согласиться по-хорошему!

Это заставило его замолчать, и Эйджи с удовлетворением отметила, что гневный румянец на его щеках сменился мертвенной бледностью. Она увидела приближающееся такси и подняла руку.

— Ну что ж, выбирай, крутой малый,— сказала она и повернулась к Олафу.— Я еще поработаю. Постараюсь кое-что выяснить, а к семи часам подъеду посмотреть, как идут дела.

— Обед будет вас ждать,— сказал он, принужденно улыбаясь, и схватил ее за локоть, не давая уйти.— Спасибо. Я это запомню.— Она попыталась вырваться, но его рука была твердой, как железо. Он усмехнулся.— Вы молодец, советник! Во всех смыслах.

Он уселся рядом с братом, махнул ей рукой, и машина тронулась.

— Правильно она говорит — сопляк ты, Майк,— весело сказал Олаф.— Но даже сопляку должно быть ясно, что ножки у этого адвоката классные!

Майкл ничего не ответил, но поглядел в заднее стекло. Он и сам обратил внимание на ее ножки.

Когда они через десять минут подъехали к дому, где снимал комнату Майкл, Олаф успел здорово разозлиться. Конечно, это не дело — кричать на парня каждые пять минут. И какого черта он навязал себе на шею такого соседа?

На перекрестках собиралась шпана. Торговцы наркотиками не таясь сбывали свой товар. На улицу высыпали проститутки и во всю ловили клиентов. Олаф ощущал зловоние гниющего мусора и немытых тел. Шагая по усыпавшему тротуар битому стеклу, они вошли в подъезд облупившегося и сверху донизу разрисованного кирпичного здания.

Тошнотворный запах сгустился здесь до такой степени, что даже порывистый сентябрьский ветер не мог его рассеять. Олаф хранил молчание и не обращал внимания на доносившуюся из-за запертых дверей ругань, грохот и вопли.

Они поднялись на третий этаж. Майкл отпер дверь и вошел в комнату. Там ничего не было, кроме продавленной железной койки, сломанного платяного шкафа и шаткого деревянного кресла, одну ножку которого заменяла телефонная книжка. Тщетно пытаясь придать комнате видимость своеобразия, Майкл прибил к обшарпанным стенам несколько афиш рок-групп. Не в силах справиться с бешенством, Олаф разразился проклятиями.

— Интересно, куда ты спускал монету, которую я присылал каждый месяц, когда служил на флоте? И где деньги, которые ты зарабатывал как посыльный? Ты живешь на помойке, Майкл! Тьфу, развел здесь свинарник!

Ни за что на свете Майкл не признался бы, что большая часть денег уходила в казну шайки. Так же как не признался бы в чувстве стыда, которое он испытал, когда Олаф увидел его жилье.

— Не твое собачье дело,— быстро заявил он.— Это моя комната! Посмотрел бы сначала, как другие живут! Думаешь, раз ты плавал и якшался со всякой шпаной, то можешь здесь командовать?

— Я уже два года как вернулся,— слабо отбивался Олаф.— И год ухаживал за умирающим стариком. Ты не больно-то беспокоился о нем, верно?

Майкл почувствовал новый прилив стыда и глубокую безнадежную скорбь, но Олафу не суждено было это понять.

— Это не мой старик...

У Олафа дернулась голова. Майкл сжал кулаки. Обоих одолевал яростный гнев. Стоило кому-нибудь сделать малейшее движение — и вспыхнула бы страшная драка. Медленно и неохотно Олаф заставил себя успокоиться.

— Я не собираюсь попусту тратить время и доказывать, что он делал для тебя все, что мог.

— Откуда ты знаешь, черт побери? — вскинулся Майкл.— Тебя здесь не было! Ты шел своей дорогой, братец, а я своей.

— И эта дорога привела тебя в тупик. Ладно, давай забирай свое барахло и пошли отсюда.

— Никуда я не пойду! Я буду жить здесь... Олаф молнией бросился на него. Майкл не успел закончить фразу, как оказался прижатым к стене. Он яростно отбивался, но огромные ручищи крепко держали его тщедушное тело. Лицо Олафа было совсем рядом, и Майкл не видел ничего, кроме темных глаз, полных угрозы.

— Нравится тебе или нет, но следующие два месяца ты будешь жить у меня! Кончай базарить и живо собирай манатки! Твоей вольной жизни пришел конец!

Он выпустил струхнувшего Майкла. Тот понял: у старшего брата хватит сил, чтобы разорвать его пополам.

— Даю тебе десять минут, парень. Вечером предстоит работенка.

* * *

В седьмом часу Эйджи позволила себе помечтать о горячей, полной пены ванне и хорошей книге. Только это могло компенсировать ей муки езды в переполненном автобусе. Она положила ногу на ногу и придала себе непринужденный вид. Несколько подозрительного вида типов уставились на нее, но она пыталась не обращать на них внимания.

Слава Богу, наконец-то ее остановка! Она пробилась к двери и вышла на улицу. Был сырой ветреный вечер. Ежась от холода и борясь с зонтиком, Эйджи прошла два квартала, отделявшие ее от бара «Якорь».

Она толкнула тяжелую стеклянную дверь и оказалась в теплой, шумной и дружелюбной атмосфере. Это был не погребок, как ей почему-то казалось, а большое, обшитое деревянными панелями помещение с полированным баром красного дерева, обитым медью. На дальней глухой стене — огромный старинный якорь. Табуретки были темно-зеленой кожи, и ни одна из них не пустовала. Низкие столики были расставлены так, как это хотелось посетителям. Пахло виски, пивом, сигаретным дымом и жареным луком. Музыкальный автомат негромко наигрывал блюзы и не мешал людям беседовать.