Любовь и французы - [85]
В том, что касалось чистого сладострастия, с Фрагонаром никто не мог соперничать. Что за любовь к жизни, что за кипучее веселье! Взгляните на La Culbute, LEscarpolette, LInstant Desire, L Armoire[190] и вариации на тему поцелуя: Le Baiser а la Derobee, Le Premier Baiser, Le Baiser sur le Cou, Le Baiser sur la Bouche[191]... поцелуи юные, пламенные, жгучие... и как мастерски взбиты простыни и смяты сорочки! Неудивительно, что художника приглашали расписывать альковы во многих petites maisons.
Театр оказывал на моду огромное воздействие. Хотя у рыцарского романа Амадис читателей больше не находилось, рукава «амадис» появились вскоре после постановки одноименной оперы Люлли. А шляпки «жатва» были обязаны своим появлением опере Фавара Les Moissonneurs[192]. Мода откликалась и на последние известия. В 1783 —1784 годах внезапно возникла мода на причудливое разноцветное одеяние под названием «гарпия». Ее появление было обязано рассказу об открытии в Чили двурогого монстра с человеческим лицом и крыльями летучей мыши, который, как говорили, каждый день съедал вола и четырех свиней.
Панье во времена Регентства скрывали множество беременностей и должным образом осуждались духовенством. Названия цветов были даже более экстравагантными, чем в двадцатом столетии: «парижская грязь» — «какашка дофина» — «брюшко блохи» — «волосы королевы». (Желая поощрить шелковых фабрикантов Лиона, Мария-Антуанетта любезно послала им локон своих волос, чтобы они могли точно воспроизвести их оттенок.)
Непосредственно перед Революцией панье сменились небольшими валиками, которые подкладывали под платье: два, называвшиеся coudes[193],— по бокам, чтобы подчеркнуть линию бедер, а третий, недвусмысленно именовавшийся cul> то есть «зад»,— сзади, чтобы сделать ягодицы более округлыми. Графиня де Жанлис>>{163} в своих Мемуарах описывает случай с мадам де Матиньон, которая, возвращаясь ко двору из Неаполя, только на одну ночь проездом остановилась в Париже (она виделась только с серьезными людьми и поэтому не имела ни малейшего представления о новой моде). В Марли ей отвели спальню, отделенную тонкой перегородкой от апартаментов мадемуазель де Рюйи (будущей герцогини д’Омон). Проснувшись на следующее утро, мадам окаменела, услышав, как принцесса д’Энен вошла в комнату к мадемуазель де Рюйи, восклицая: «Воп jour, топ соеиг[194], ну-ка пока-жите-ка мне ваш зад!» Сев на постели, мадам де Матиньон внимательно выслушала следующий диалог, вогнавший ее в краску: «Но, mon соеur, ведь это же просто ужас —этот ваш зад,— такой низкий, тонкий, плоский. Говорю вам, ужас! Хотите увидеть зад получше? Тогда взгляните на мой».— «Вы совершенно правы,— отвечала мадемуазель де Рюйи с восхищением.— Смотрите, мадемуазель Обер (ее горничная), в самом деле, не очаровательный ли зад у мадам д’Энен? Такой полный, круглый — у меня и вправду чересчур плоский. О, прелестный, прелестный зад!» — «Да, дорогая, это такой зад, который надлежит иметь, если хочешь произвести фурор в обществе. К счастью, мне поручено о вас заботиться, и я скоро найду возможность, чтобы вы обзавелись задом получше».
Революция 1789 года привела к появлению шляп a la Bastille[195]. Это были замысловатые изделия, представлявшие собой обнесенные двойной зубчатой стеной башни из черного кружева. Однако излюбленным головным убором была шляпа, украшенная вышитыми зеленым шелком лопатой, шпагой и крестом в обрамлении оливковых ветвей — символ трех сословий. Осколки от камней Бастилии вставлялись в дешевые украшения, а триколор — белый, синий и красный цвета — был отличительной чертой всех аксессуаров, от подвязок до перчаток.
На короткое время после Революции платья стали проще, а пудра и румяна вышли из моды. (До этого, начиная примерно с 1780 года, уже была мода на простоту, обязанная своим возникновением Жан-Жаку Руссо, когда верхом элегантности для богатых дам считалось носить шали пастушек и шляпки молочниц.)
Вообще же торговля румянами шла чрезвычайно бойко. Их накладывали толстым слоем, до самых глаз, и даже покойников, перед тем как предать земле, румянили. Каждый год приблизительно два миллиона коробочек с румянами оседали на загроможденных туалетных столиках. Одно время у правительства была мысль ввести налог с продажи румян в пользу офицерских вдов. Мушками по-прежнему восторгались (они, кроме того, позволяли замаскировать метины от оспы, уродовавшие лица дам), и женщины, желавшие похвастаться своим богатством, окружали мушки бриллиантами, которые приклеивали к коже особой пастой.
К концу века, однако, иметь румяные щеки считалось вульгарным. Благодаря популярным романам и полотнам Жерара — особенно его впервые выставленной на Салоне 1798 года картине «Амур и Психея» — в моде были бледность и чувствительность; многие молодые женщины простужались насмерть, одеваясь в газовые, греческого покроя костюмы a la David[196]. Здоровые женщины, вроде мадам д’Эспарбе, пускали себе кровь, чтобы, сообразно с модой, выглядеть томными и бледными.
