Любовь и французы - [66]

Однажды вечером, после того как граф де Гиш съел полную тарелку грибов, маркиза и ее друзья велели его слуге ушить одежду своего господина; наутро, обнаружив, что платье ему узко, граф решил, что его тело распухло от отравления грибами, и в утреннем халате отправился к мессе, дабы подготовить душу к последнему путешествию. В другой раз Вуатюр отомстил маркизе за шутку, которую она сыграла с ним. Он привел в ее спальню пару живых медведей. Дрессировщик заставил зверей встать на дыбы и положить лапы на верхний край ширмы. Обернувшаяся на шум маркиза взвизгнула и едва не упала в обморок при виде двух взиравших на нее зверей!

В то время как мужчины и женщины — завсегдатаи гостиной маркизы де Рамбулье и их преемники — вели утонченные салонные беседы, великий Корнель, особенно в ранних своих пьесах, отражавших идеал невозмутимого honnete homme[138] и тогдашнее учение о самоконтроле, облагораживал язык театра и превозносил любовь героическую. «Любовь honnete homme,— писал он в предисловии к своей La Place Roy ale[139],— всегда должна быть сознательной». Идеал того времени Корнель выразил в образе своего знаменитого героя Сида. Сид — это драма силы воли. Родриго решает убить отца своей невесты; Химена полна решимости отомстить за смерть отца любимому человеку. И он, и она не уступают друг другу в героизме. Такие герои и героини великолепны. Они вызывали и продолжают вызывать восхищение, но они чересчур недосягаемы, чтобы иметь хоть какое-то влияние на реальную жизнь, хотя, вероятно, и вдохновляли дам, которые во время Фронды занимались политическими интригами. К середине столетия большинство людей несколько устали от героики. Изменились и атмосфера, и публика. Люди уже меньше верили в свободу нравов и свободу воли. Они стали более склонны к фатализму, их в большей степени интересовали страсти, с которыми они были знакомы по собственному опыту.

Войны принуждали молодых людей находиться на границе. Любовью они занимались зимой, когда приостанавливались военные действия, и любовь эта была грубой и торопливой.

Бюсси-Рабютен и многие его современники упоминали о вызванном этими вынужденными обстоятельствами «беспорядке в любовных отношениях».

Женщины стали смелее — несомненно, их опыт и интриги во времена Фронды способствовали этому. Мадам де ла Гетт, с двенадцати лет обучавшаяся фехтованию и обращению с оружием, оказалась способной выдержать осаду в своем замке Сюс-си; Кретьена д’Агер, графиня де Сольт, собрала армию, во главе которой собиралась отбить Прованс у герцога де Савуара. Когда в 1659 году после подписания Пиренейского договора испанский министр дон Луис де Аро поздравил Мазарини с тем, что тот сможет теперь спокойно править Францией, фаворит Анны Австрийской ответил, что Францией еще ни один министр спокойно не управлял и что у всех министров в числе главного повода для беспокойства были дамы. «Сейчас во Франции есть три женщины, которые вполне способны управлять тремя большими королевствами, или, скорее, перевернуть их вверх дном»,— добавил кардинал. Несомненно, он имел в виду герцогиню де Лонгвиль, принцессу Палатинскую и герцогиню де Шеврез^{128}, хотя и кроме них во Франции было множество решительных женщин. (Ветреная герцогиня де Шеврез всю жизнь провела в бурлящем котле политических интриг. Она часто бывала в ссылке, но ее ничто не устрашало. Герцогиня переплыла Сомму, когда была вынуждена бежать в Англию; позднее, в Лондоне, она переплывала Темзу, просто чтобы позабавиться, нарушая душевный покой чопорных пожилых вдов-аристократок; когда ей пришлось бежать в Испанию, она проехала через всю Францию верхом, переодетая в мужское платье. Она боролась против Ришелье, а после его смерти перенесла свою нерастраченную неприязнь на Мазарини — замечательная женщина, более того, чрезвычайно соблазнительная.)

Эти воинственные героини были склонны обходиться без приличествовавшей дамам сдержанности, и, как замечал в предисловии к своим oeuvres galantes[140] аббат Коттэн, женщины в то время настолько потеряли стыд, что первыми делали авансы мужчинам.

Граф де Бюсси-Рабютен во время своих военных странствий по Франции убедился в справедливости подобных утверждений. В 1638 году, будучи еще совсем молодым, он влюбился во вдову бывшего губернатора Гиза, где армия стояла достаточно долго, так что граф мог по достоинству оценить прелести этой женщины. Однако поначалу он не решался заходить слишком далеко, полагая, что «любви знатной дамы можно добиться только множеством писем вкупе с долгими слезами, вздохами и молениями». Он рассказывает в своих Мемуарах, как раз или два тайком протягивал к даме руку и торопливо ее отдергивал, опасаясь, что его сочтут слишком дерзким. Вдова краснела, а Бюсси дрожал от страха, думая, что своим бесстыдным поведением навлек на себя ее гнев, пока однажды рассерженная дама не воскликнула в отчаянии: «Моп Dieu, топ pauvre ami»![141] Ну и трусишка же вы, а еще военный!» Поощренный таким образом Бюсси стал вести себя смелее, но при этом отметил, что, «в противоположность тому, что происходит обычно, я любил ее так же, если не больше, после того как она отдалась мне». Однако, объясняет он, для него еще не пришло время прочных привязанностей. Ему быстро надоела вдова, у которой однажды возникла мысль надеть костюм пажа и сопровождать графа в его кампаниях. (Одна или две страстные женщины уже проделывали это в царствование Беарнца.)