Любовь и французы - [143]

Моника придерживается широких взглядов — она прочла книгу Леона Блюма^{264} Le Manage[315] и еще до свадьбы отдается жениху. Но однажды ночью она узнает, что Люсьен изменяет ей со своей любовницей. С этой минуты вся жизнь Моники превращается в отчаянную месть сильному полу. Она спит со всеми (эта часть книги представляет собой откровенную порнографию), пытается обзавестись ребенком, которого храбро намеревается воспитывать одна, пока наконец не встречает честного молодого человека — большую любовь,— который верит в сексуальное равенство. Они женятся и проводят свободное время на митингах в защиту женской эмансипации.

Благодаря La Gargonne появились женская прическа, похожая на мужскую, новая марка духов и новый стиль в одежде. На доходы от своего романа автор купил прекрасную виллу на юге Франции, наслаждаясь скандалом, который закончился тем, что с писателя сорвали ленту ордена Почетного легиона. Кардинал

Дюбуа, архиепископ Парижский, обрушивал громы и молнии на книгу Маргеритта и Entremetteuse[316] Леона Доде^{265}. Ligue des Peres de Famille[317] едва не возбудила против Маргеритта судебный процесс (кое-кто из сплетников говорил, будто Маргеритт сам написал большинство якобы посланных возмущенными отцами писем). Французские консульские агенты писали тревожные отчеты, сообщая своему начальству в Париже, что из-за La Gargonne многие родители за границей решили оберегать своих чад от всех французских книг. В Германии книга продавалась по сниженным ценам и рекламировалась как «очерк о французской девушке наших дней», хотя Моника не больше чем усталые героини Франсуазы Саган конца пятидесятых могла служить ее олицетворением. «Ашетт»[318] запретила продавать в привокзальных киосках скандальный бестселлер. Чили была единственной страной, на самом деле отказавшейся публиковать роман Маргеритта, заявив, что «по отношению к Франции это был бы недружественный жест». Как ни забавно это звучит, но правительство Третьей республики в 1911 году, после визита Анатоля Франса, который провел серию бесед на тему «Французская семья в современном театре и романе», отправило месье Маргеритта в лекционное турне по всей Южной Америке (Анатоль Франс^{266}, которому было тогда семьдесят девять лет, был одним из немногих писателей, которые во время шумихи вокруг La Gargonne выступали в защиту Маргеритта).

Несмотря на то что роман произвел скандал, он не потряс общественных основ и не помог женщинам добиться независимого социального статуса. Фактически в тот самый день, когда книга вышла из печати, сенаторы отклонили законопроект о предоставлении женщинам избирательного права. Юристы угрожали подать в отставку, когда на одном из заседаний секретарем была назначена их коллега-женщина, Жанна Распар. Журналисты отказывались принять в свой клуб первых репортеров-женщин. (Те создали свой собственный клуб, в который великодушно пригласили коллег-мужчин.) Женщин-студенток на факультетах университета ждала нелегкая жизнь. Про любовь в этих ребяческих демонстрациях мужского самолюбия начисто забыли. Неудивительно, что само существование любви стало вызывать большие сомнения.

Литературные теории, высказывавшиеся передовыми писателями, такими как Морис Баррес, Андре Жид, мадам де Ноайль, Тристан Бернар, Марсель Пруст^{267} и другие, в существе своем были субъективистскими. Баррес придерживался мнения, что любимая страна или любимая женщина суть проявления я, разделенного между бесконечно большим числом душ. По мадам де Ноайль, любовь была выражением сердца, «у которого должна быть возможность заявить: для любви вы не нужны мне». Для Марселя Пруста объект любви не существует в реальности — любовь есть индивидуалистическая болезнь.

Однако в ходу были и другие течения. В то время, казалось, они были в меньшинстве, но у любви есть сбивающая с толку привычка прокладывать себе путь по подземным ходам, не поддающимся исследованию. Социальный обозреватель любовной жизни Франции с начала века и до конца двадцатых годов, опираясь на все свидетельства, которые предоставляли ему жизнь и книги, имел бы все основания думать, что любовь пребывает в депрессии и что три постоянных врага любви — всплеск чувственности, эмоциональная нестабильность и безответственность — вот-вот оттеснят ее за кулисы. К счастью, будущее показало, что его мнение совершенно ошибочно.

Глава 3. Любовь духовная и дружеская

Для большинства авторов — последователей Фрейда, взывавших к подсознанию, важным было зарождение любви в туманном прошлом детства и пробуждение сексуального инстинкта, однако психолога Эммануэля Берла больше занимало воздействие любви, ее преобразующей и обновляющей силы на будущее личности.^{268} Он верил, что эмоциональная интуиция наделяет людей даром ясновидения. Влюбленные «угадывают» внутренний ритм жизни друг друга. В их руках магические жезлы, вибрация которых указывает им скрытые источники, быть может, никогда не пробивающиеся на свет сознательного разума и недоступные пониманию обыкновенных людей.

Поэты, писал месье Берл, всегда чувствовали, что предмет любви — вечность, созвучие двух жизней, которое упраздняет время. Можно возразить, что для среднего любовника эта мистическая концепция не подходит. Вспоминаются средневековые теории, утверждавшие, что любовь доступна лишь знати; такое современное представление об отношениях полов тоже предназначено для избранных, для аристократов сердца и души — но не ума. Разум вообще никакого участия в этом не принимает — скорее, мешает интуитивному знанию. Согласно теории месье Берла, в которой внутренняя вибрация и ритм играют почти столь же важную роль, как в восточном мистицизме, любовь никогда не бывает ни стабильной, ни статичной, но постоянно подвержена действию изменений жизненного ритма любящих людей. (Отсюда вездесущий микроб скрытого конфликта и необходимость «начинать все сначала», которую подчеркивали рассуждавшие о любви философы того времени.) «В любви вечность постоянно нисходит во время, а время отступает в вечность». В этой восходящей фазе любовь очень близка к божественному любовному экстазу, мистическому elan