Любовь и фантазия - [4]

увешанных драгоценностями, но с обнаженной грудью. Ворчливая строгость брата держала нас прежде в постоянном страхе, и теперь, в эти сумрачные послеобеденные часы, мы вдруг снова странным образом ощущаем его присутствие. Мы осторожно закрываем шкаф, заслышав, как женщины поднимаются на послеполуденную молитву. Нам кажется, будто мы побывали в каком-то запретном месте, и чувствуем почему-то, что постарели.

В то лето девочки посвятили меня в свою тайну. Тяжкую, удивительную, странную. Я не рассказывала о ней ни одной женщине из нашего рода — ни молодой, ни старой. Я поклялась в этом и свято хранила тайну. Оказывается, девочки, жившие в заточении, писали; они писали письма; письма мужчинам; мужчинам во все концы света; арабского света, само собой разумеется.

И получали письма из Ирака, Сирии, Ливана, Ливии, Туниса, от арабских студентов из Парижа и Лондона. Послания эти приходили отовсюду! Их отправляли корреспонденты, которых они выбирали по объявлениям в женском журнале, получившем в ту пору широкое распространение в гаремах; подписка на него давала право получать с каждым номером выкройку платья или халата, которой могли пользоваться даже неграмотные.

Сестры были единственными мусульманками в этой деревушке, посещавшими начальную школу. Зато отец их — могучего сложения благочестивый селянин, лучший знаток огородного дела во всем районе — не умел ни читать, ни писать по-французски. Каждый год он обращался за помощью то к одной, то к другой из своих дочерей, которые проверяли счета перед отправкой их бухгалтеру.

Один только почтальон, сын деревенского ремесленника, не мог надивиться такому количеству писем, обрушившихся на никому не ведомое доселе почтовое отделение. Однако он хранил секрет: как же, «дочери шейха!». Он никогда их не видел, и они, конечно, представлялись ему принцессами!.. На обратной стороне конверта значились имена псевдоотправительниц. Как правило, это были мудреные имена восточных кинозвезд. Но он был не дурак. Воображению его, должно быть, рисовались не подружки, а «дружки» юных девиц, а в голове бродили мысли о «возлюбленных». Он знал, что девочки никуда не выходят из дому, разве что в баню, самую шикарную баню в соседнем городе, но туда их самолично отвозил в коляске отец… Почтальону не давала покоя эта переписка, эти письма, сыпавшиеся со всех концов света; он подозревал тут какой-то обман.

Мне запомнилась только география писем и то, что их было множество. Вечерами мы с младшей из сестер уже не обсуждали прочитанные в медлительно текущие послеполуденные часы романы, а говорили о смелости, которая требовалась для ведения этой тайной переписки. Мы перечисляли ужасные опасности, которые она могла повлечь за собой. Ведь из-за какого-нибудь ничтожного пустяка немалое число отцов и братьев в наших городах вершили скорый суд, как в стародавние времена; им ничего не стоило пролить кровь девушки — дочери или сестры — из-за переданной тайком записки, из-за неосторожно оброненного слова, да просто по наговору… Отныне в этом доме зрело скрытое возмущение, готовилось восстание. Мы жили этим, но относились ко всему беззаботно, как и положено девчонкам.

Старшая из девочек, известная своей спесью, заставлявшей ее отклонять все предложения возможных женихов, положила начало этой игре; однажды, когда в соседней комнате остальные женщины усердно молились, она прочитала своим сестрам вслух объявление в газете:

«Тунисец, двадцать два года, глаза голубые, любит Фарида аль-Атраша,[7] хочет переписываться с романтической девушкой из арабской страны…» А что, если я ему отвечу?

Я так и не знаю, о чем она писала первому, второму, третьему: описывала ли свою повседневную жизнь, скудость отведенного ей пространства или свои мечты, а может быть, рассказывала о вымышленных приключениях или о книгах, которые она читала. Я ее об этом не спрашивала. Только меня поразила быстрота, с которой ей удалось обзавестись десятком далеких друзей. У самой младшей было почти столько же. Зато средняя — та, что вот уже годы молчаливо, с великим тщанием готовила себе приданое, — средняя, самая красивая, самая ласковая, самая благоразумная, упорствовала, уверяя, что она никогда не станет писать незнакомому человеку. А если такое случится, она непременно полюбит. Поэтому она предпочитала ждать, по-прежнему шила и вышивала, чтобы потом уже «любить» по закону долгожданного жениха.

А я в свои тринадцать лет — наверное, на этот раз дело было на зимних каникулах, — я слушала во время этих вечерних посиделок их споры, ведь каждая по-своему относилась к письмам. Старшая обменивалась со своими многочисленными друзьями словами египетских или ливанских песен, фотографиями кинозвезд и знаменитостей арабского театра. Что касается моей подружки, то она хранила загадочное молчание относительно содержания своих писем…

Это был мой последний приезд, и все перепуталось в моей памяти: романы, сваленные вперемешку в запретной библиотеке брата, и таинственные письма, которые приходили пачками. Мы страшно веселились, представляя себе недоуменное любопытство почтальона. Кроме всего прочего, он, должно быть, чувствовал себя обиженным, оттого что не мог претендовать на руку этих деревенских королев!