Любовь и долг - [9]

— Разрешите.

Рафаэль, обхватив ее за талию, легко поднял в воздух и водрузил на элегантное дамское седло — тоже, по-видимому, купленное в подарок.

Чувствуя, что за ней наблюдают, Дезирэ сосредоточила внимание на поводьях. Но маленькая кобылка оказалась смирной, и Дезирэ расслабилась.

— Нравится?

— Вашей сестре повезло.

— К сожалению, у нее не все в порядке со здоровьем.

— Я вам сочувствую, сеньор.

Искренность, прозвучавшая в ее голосе, позволила Рафаэлю предположить, что ей знакомо чувство сострадания.

— У вас в семье тоже кто-то болел?

— Моя мама была много лет инвалидом.

Некоторое время они ехали молча, но это молчание не было тягостным. Дезирэ наслаждалась ездой.

А Рафаэль, убедившись, что она умелая наездница, занимал ее разговорами, удивляясь, что она разбирается во многих вещах не хуже мужчины.

— Никогда бы не подумал, что встречу девушку, которая лучше меня знает повадки форели, — признался он после того, как они обменялись несколькими репликами по поводу рыбалки.

— Надеюсь, вы не из тех, кто придерживается мнения, будто женщинам пристало заниматься лишь вышиванием? — спросила Дезирэ с притворно-скромной улыбкой.

— Я не такой уж ретроград, как вы думаете, мисс Кавендиш. Мой отец был известным ученым, и когда мне было двенадцать лет, мы проехали с ним всю Европу, навещая друзей, с которыми он переписывался. Среди них было несколько весьма умных женщин.

— Вы тогда научились так хорошо говорить по-английски?

— Да. В Европе я вообще обнаружил в себе склонность к языкам. Когда мы вернулись домой, отец нанял мне учителя и я, кроме английского, выучил еще и французский.

— Разве вы не учились в школе? — поинтересовалась Дезирэ, вспомнив, как ее мать была против того, чтобы Этьена отдали в интернат, хотя на этом настаивал сэр Уильям.

— Мой отец считал, что он может дать мне больше. Но потом я поступил в университет в Саламанке.

Именно здесь, в этом древнем центре культуры, Рафаэль проникся идеями либерализма, свободы и равенства. Несмотря на всю свою ученость, его отец был приверженцем старых традиций, свободомыслие было ему чуждо. А Рафаэль жадно интересовался войной американских колонистов, восставших против господства Великобритании.

События последнего времени во Франции взволновали его, но потом он, как и многие другие, с ужасом наблюдал, как попираются идеалы свободы. Поражение тех, кто развязал кровавый террор, и появление Наполеона на какое-то время вселило в него надежду на то, что республика возродится. Но жизнь показала, что корсиканец отнюдь не был поборником свободы.

Когда Бонапарт предал Испанию, Рафаэль окончательно избавился от своих иллюзий. Ему даже стало казаться, что свобода — это несбыточная мечта. Но одно он знал твердо: его народ не смирится с властью иноземного тирана и, если понадобится, будет бороться до своего смертного часа.

Чувства Рафаэля, видимо, отразились на его лице, потому что Дезирэ спросила:

— Жизнь в Саламанке была ужасной, сеньор?

Рафаэль очнулся от своих мыслей и, отрицательно покачав головой, ничего ей не ответил. Он подъехал к верховым и распорядился сделать остановку.

Дезирэ была рада размять затекшие ноги и сделать пару глотков воды из кожаной фляжки Рафаэля.

Когда они вновь пустились в путь, они снова принялись непринужденно болтать, как если бы были старыми друзьями.

Рафаэль, конечно, был аристократом по происхождению, в этом не было сомнения. Накануне его простая одежда ввела Дезирэ в заблуждение, но он, скорее всего, знатен и богат. Впрочем, до всего этого ей не было никакого дела. Ей был интересен он сам, а не его положение в обществе или деньги. Их взгляды во многом совпадали. У них было много общего, и не в последнюю очередь — чувство юмора.

Путешествие подходило к концу. Рафаэль не помнил, когда он чувствовал себя таким беззаботным, что в данных обстоятельствах было даже опасно. Но, может, Бог милует, и именно сегодня они не нарвутся на французский патруль?

— Дон Рафаэль!

Вдали уже были видны крыши Бургоса, когда его окликнул один из верховых.

Рафаэль встрепенулся. Видимо, Бог сегодня решил все же немного пошутить!

— Неприятности? — спросила Дезирэ, загораживаясь ладонью от солнца. Она не знала, что означало облако пыли вдалеке, но уловила тревогу, с которой Рафаэль стал переговариваться со своими людьми.

— Похоже, мисс Кавендиш. Но вы не бойтесь. — Он схватил ее руку и крепко сжал. — Вам не надо называть вашего имени. Вы под моей защитой, и я не допущу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

Впереди показался отряд всадников. Дезирэ оцепенела, увидев ехавшего впереди офицера. Его светлые усы показались ей знакомыми, и она непроизвольно вскрикнула.

— В чем дело, моя нимфа?

Дезирэ не могла ответить. Она побледнела и почувствовала, как у нее закружилась голова.

Она, конечно, узнала офицера, скакавшего ей навстречу, подобно неотвратимому року. Это был Этьен!

— Красиво, не правда ли? Похоже на изящную входную дверь, или как это называется. — Капитан Дюкло весело рассмеялся собственной шутке, махнув рукой в сторону белых ворот, украшенных башенками и барельефами.

— Их называют Вратами Девы Марии, — вежливо пояснил Рафаэль по-французски, но его тон был ледяным. — В Средние века они были частью крепостных стен, окружавших Бургос.