Любовь и честь - [62]

Они застали Пирса сидевшим на постели, он обнял жену, чтобы ей было легче дышать. За эти годы Элан видел достаточно смертей, чтобы понять по белому как мел лицу Йоланды и лихорадочно блестящим глазам, что конец близится. В углу перед висевшим на стене распятием замер на коленях в молитве священник.

– Элан, друг дорогой. – Задыхающийся голос Йоланды был еле слышен, движения пальцев едва заметны. Элан взял ее за руку и поцеловал в холодную щеку.

– Я здесь, – проговорил он. – Я останусь с тобой и Пирсом столько, сколько ты захочешь.

– Не… не уходи, – прошептала Йоланда.

Но он посторонился, давая место Самире, которая села на противоположной стороне постели и взяла мать за руку. Элан стал в ногах, где Йоланда могла его видеть. И здесь он ждал, а дыхание Йоланды становилось все более затрудненным, поверхностным и мучительным. Пирс шептал ей слова любви и не переставая гладил лицо, в то время как Самира держала руку матери у теплой щеки, словно пытаясь влить свою юную жизнь в умирающую женщину.

Элан молился, как не молился никогда раньше, хотя и не только за жизнь Йоланды. Он ясно видел, что это конец и ничего нельзя поделать, чтобы ее спасти. Он молился за Самиру, которая была ему почти что дочерью. Он молился за душу Йоланды, которая, если Бог судит по благородству, любви, доброте сердца, должна была бы сразу после смерти оказаться в раю. Но жарче всего он молился за Пирса, за то, чтобы его дорогому другу и родственнику хватило сил и мужества.

Пробило полночь, когда Йоланда долго и мучительно вздохнула.

– Пирс, – ясно выговорила она. – Я так люблю тебя.

Йоланда вздохнула еще раз, прислонилась головкой к плечу Пирса и закрыла глаза.

В комнате наступила тишина, все прислушивались, ожидая следующего ее вздоха. Его не было… и не было… Элан стиснул кулаки, задержал сам дыхание.

– Нет! – произнес Пирс, крепче прижимая жену к себе. – Нет!

– Она покинула нас, сын мой, – тихо произнес священник, приближаясь к постели. – Пора послать за ее прислужницами, чтобы они обмыли ее и все подготовили к похоронам.

– Элан. – Глаза Пирса казались темными бездонными озерами муки. – Забери всех отсюда. Дай мне побыть несколько мгновений с ней наедине.

– Но, сын мой… – начал было священник. Он замолчал, когда Элан крепко взял его за руку.

– Делайте, как он просит, – велел Элан. – Подождите снаружи. Ты тоже, Самира.

Элан попытался помочь Самире встать с кровати, но сразу же понял, что она слишком потрясена, чтобы двинуться. Он обнял ее и поднял на руки, как ребенка, каким она, в сущности, и была. Он отнес ее в соседнюю комнату, где девочка, цепляясь за него, расплакалась горькими детскими слезами, громко и безутешно, пока не заснула, прислонившись к нему. Тогда он передал ее служанкам, которые унесли ее в спальню. А он остался ждать дальше, мучительно переживая зловещую тишину в комнате, где оставался Пирс. Прошел еще час, прежде чем Пирс вышел оттуда, бледный, с сухими глазами, какой-то одеревеневший.

Он спокойно отдал распоряжения о похоронах, отказавшись от помощи Элана и Самиры. С печальным достоинством, не проронив ни единой слезы, он вел себя и в последующие дни до самых похорон Йоланды. Когда же все похоронные обряды закончились и прощавшиеся покинули его дом, он заперся в своей комнате и, заявив, что хочет соблюсти ритуал тихого траура, отказался видеть кого бы то ни было.

Зная, как они с Йоландой любили друг друга, большинство друзей Пирса подчинились его желанию и оставили его в покое. Элан несколько раз появлялся в доме, только чтобы в очередной раз услышать, что Пирс никого не хочет видеть. После ряда отказов он перестал стучаться в дверь дома, бывшего ему раньше почти родным. Он решил, что даст Пирсу еще немного времени, а затем настоит на встрече с ним.

Спустя шесть недель после смерти Йоланды, дождливой февральской ночью, Элан находился дома, читая доставленные ему днем документы. Он ждал их и был удивлен, что они не пришли раньше. После смерти Георгия Антиохийского Рожер назначил главой сицилийского флота Филипа из Медии. Филип был отличным претендентом на должность нового Эмира аль-Бахра: честный и умный человек, один из самых талантливых министров Рожера. Элан от всей души одобрил решение Рожера. Не мог Элан и оспаривать желание Филипа иметь своих людей в качестве помощников и высших командиров. На месте Филипа он хотел бы того же. И поэтому в тот дождливый вечер Элан в третий раз перечитывал со смешанными чувствами документ, посылавший его в почетную отставку. Слова письма не были оскорбительными, в них не было никакого намека на то, что он должен отправиться в изгнание. Элан по-прежнему владел всеми своими землями, наградами и титулами, за исключением тех, что относились к его должности в сицилийском флоте. Он больше не был его частью.

«Итак, в возрасте тридцати восьми лет, когда большинство людей находятся на вершине успеха, я утратил свое призвание, – с горечью подумал Элан, зная, что для него богатство и титулы ничего не значат без любимого дела, которое семнадцать лет заполняло каждую минуту. Больше никогда не сядет он с Рожером и другими капитанами, чтобы спланировать стратегию битвы, не будет объяснять младшему офицеру, какие припасы и в каком количестве должны быть в корабельных кладовых. Не будет больше шагать взад и вперед по палубе, разглядывая горизонт в поисках вражеского паруса. Не будет больше звездных ночей на море и сводящих все существо судорогой ужаса сражений. И побед тоже не будет. – Я теперь старик!»