Любовь и бесчестье - [87]

— Тебе не обязательно оставаться, — сказала Вероника.

Она не хотела делиться с мужем своей тайной беседой со старой Мэри. Она никогда не говорила ему о видении в зеркале и теперь не знала, как об этом рассказать.

Монтгомери не стал возражать, по-видимому, благодарный за то, что она избавила его от встречи с прорицательницей. А кем же еще могла быть эта старая Мэри? Она смотрела, как он удаляется. Но вместо того чтобы присоединиться к Робби, Монтгомери повернул налево и направился к соседнему холму.

— Леди Фэрфакс?

Вероника повернулась и увидела Элспет, выглядывавшую из двери.

— Бабушка ждет вас.

Вероника набрала в грудь воздуха и вошла в дом.

Монтгомери добрался до вершины соседнего холма, обращенного к Килмарину и его окрестностям. Он нуждался не столько в прогулке, сколько в уединении. От зрелища, открывавшегося с вершины холма, захватывало дух.

Холодное синее небо нависало над зелеными холмами, чью яркую зелень оттеняла река, переливавшаяся вдали серебром.

К Монтгомери взывала сила этой страны: строптивая природа и соответствующая ей натура здешних людей. Когда их постигало несчастье, они начинали все сызнова, покорные судьбе, но упрямые и несгибаемые.

Не следовало ли и ему поступать так же?

Монтгомери всегда считал, что должен вернуться в Гленигл, когда Кэролайн впервые написала ему. Ему следовало читать ее письмо между строк, тогда он понял бы ужасные обстоятельства и то, что она бьется из последних сил. Тогда он вернулся бы из Вашингтона, захватив с собой припасы. И возможно, его присутствие изменило бы судьбу родного дома.

Стоя на холме и созерцая землю Шотландии, Монтгомери осознал, что долгие годы он верил в свое всесилие. Но ведь его могли захватить в плен по дороге. Или убить.

Возможно, он спас бы Кэролайн и Гленигл. Зато, возможно, стал бы последним из братьев Фэрфакс, которому было суждено умереть.

А так он оказался последним и единственным, кто выжил, единственным из внуков своего деда, единственным из братьев Фэрфакс. Монтгомери один стал надеждой своей семьи.

И что он совершил?

Экспериментировал с навигационной системой, и только. Внесенные им новшества могли революционизировать использование воздухоплавания. Однако он не взял на себя ответственности за состояние Фэрфаксов. Не стал хорошим мужем. К жене его притягивала лишь похоть, и он настолько погряз в собственном несчастье, что ему не приходило в голову попытаться понять что-то в ней, как следовало бы с самого начала.

Он был болваном. Эгоистичным болваном, слишком занятым мыслями о прошлом и не желающим жить настоящим.

Перед ним простиралась древняя страна. Тысячи лет люди вели за нее войны. Многие поколения смеялись и плакали здесь. Мужчины уходили на войну, женщины оставались дома.

Такие женщины, как Вероника, с ее упрямством и отвагой. Вероника с ее импульсивностью, доверчивостью и всепоглощающей страстностью. Вероника, верившая в свой «дар» независимо от того, сколько раз его осмеивали.

Что она говорила? Что люди осмеивают то, чего не понимают.

Сколько раз случалось, что над ней смеялись? Сколько людей, в том числе и он сам, недооценивали ее? С самого начала Монтгомери счел ее глуповатой девицей.

Но время открыло ему, насколько он был не прав.

Ему в голову пришла любопытная мысль. А именно что Вероника Мойра Фэрфакс навсегда останется самой собой. Другая мысль испугала его своей определенностью: Вероника никогда бы не отказалась нести ответственность за себя и за зависящих от нее людей. Она бы не стала перекладывать ответственность ни на кого, а приняла бы ее. Не стала бы ждать, когда ее спасут.

Его поразили две вещи: то, что он как-то незаметно влюбился в свою жену.

Вторая же касалась этого чертова Эдмунда Керра, пытавшегося отнять у него будущее.

Старая Мэри опустилась на стул, сопровождая это действие многочисленными вздохами.

— Я стара, дитя мое, — сказала она, когда Элспет принялась суетиться над ней. — Стара, но не калека.

Элспет обменялась с Вероникой насмешливыми взглядами.

— Я все время ждала, — говорила Мэри, поворачивая голову к Веронике. Ее бледно-голубые глаза были настолько светлыми, что казались бесцветными, и все же они смотрели на Веронику проницательно, будто видя ее насквозь. — Я все гадала, вернется ли зеркало ко мне. Теперь настало время ему вернуться. Я почти достигла конца пути.

— О, бабушка, — воскликнула Элспет, опускаясь на колени возле стула.

В глазах ее заблестели слезы, а старушка погладила ее по волосам.

Минутой позже Мэри потянула за шнурок, стягивавший мешок с зеркалом, вынула его и провела морщинистым пальцем по ободку из алмазов.

— Уродливая вещь, — сказала она, — хотя кто-то пытался украсить ее.

Старая Мэри улыбнулась, и морщины на ее лице от этого углубились. Ее волосы, густые и черные, не соответствовали возрасту, потому что в них не было ни одной серебряной пряди.

— Оно совершило полный цикл. Я отдала его женщине, утратившей любовь, а женщина, нашедшая любовь, вернула его мне.

— Неужели это я? — спросила изумленная Вероника.

Старая Мэри улыбнулась:

— А ты не смотрела в зеркало?

— Смотрела, — ответила она.

— И тебе не понравилось, что ты там увидела? Или ты этому не поверила?