Любовь глупца - [17]

Зачем понадобилось этому мужчине в его возрасте учиться танцам? Впрочем, разве я сам не похож на него? Когда я представил себе, как эта иностранка в присутствии этих дам ударит меня хлыстом, меня прошиб холодный пот, — ведь мне никогда не приходилось бывать в таком шумном обществе. Я со страхом ждал, когда очередь дойдет до меня.

— Входите, пожалуйста, — сказал Хамада, утирая платком вспотевший прыщеватый лоб. — Рад снова видеть вас… — На сей раз он вежливо поздоровался со мной и повернулся к Наоми. — Какая невыносимая жара! Нет ли у тебя веера? Быть ассистентом не так рк приятно!

Наоми вынула из-за пояса веер и подала ему.

— Зато Хама-сан искусен в танцах! Вы вполне можете быть ассистентом! Давно вы начали заниматься?

— Я? Уже полгода. Но ты способная и научишься быстро. В танцах ведет мужчина, а женщина должна лишь следовать за ним.

— Скажите, кто эти мужчины? — спросил я.

— Эти? — Хамада перешел на вежливый тон. — Большинство служат в акционерной компании «Тоё Сэкию». Родственник учительницы Сугидзаки — член правления этого общества, он их рекомендовал.

Служащие акционерного общества — и салонные танцы! Я вспомнил о странном человеке в очках и спросил:

— А что, джентльмен с усами тоже служит в этой компании?

— Нет, не совсем. Он врач.

— Врач?

— Да, он постоянный консультант фирмы. По его мнению, танцы полезны для здоровья, лучше всякого спорта.

— Как, Хама-сан, — вмешалась в разговор Наоми, — неужели танцевать так полезно?

— Конечно, если усердно заниматься танцами, так и зимой пот так прошибет, что рубашка насквозь бывает мокрой. Как спорт, танцы очень хороши. Особенно под руководством госпожи Шлемской, она тренирует учеников до упаду…

— Она понимает по-японски? — Я спросил об этом, потому что эта мысль уже некоторое время меня тревожила.

— Нет. По-японски почти ничего не понимает. Она говорит по-английски.

— По-английски… не знаю, как же мне… Я ведь говорю плохо…

— Не важно. Все знают одинаково. Шлемская сама говорит на ломаном английском, не лучше нас. Не беспокойтесь, во время занятий разговаривать не понадобится. «Раз, два, три!..» Все остальное вы поймете по жестам.

— О, Наоми-сан, когда вы пришли? — обратилась в это время к Наоми женщина с белой черепаховой булавкой, похожая на китайскую рыбку.

— А, сэнсэй!.. Это госпожа Сугидзаки… — сказала Наоми и, взяв меня за руку, подвела к ней. — Познакомьтесь, пожалуйста: это Дзёдзи Кавай…

— Вот как? — сказала госпожа Сугидзаки и, заметив, что Наоми покраснела, и, очевидно, поняв причину, поднялась и поздоровалась со мной, не дослушав. — Очень приятно. Разрешите представиться, Сугидзаки… Присядьте, пожалуйста. Наоми-сан, принесите-ка вон тот стул! — Она снова обратилась ко мне: — Пожалуйста, садитесь. Ваша очередь, правда, подойдет скоро, но если вы будете все время стоять, вы устанете.

Не помню, как я представился. Должно быть, просто пробормотал что-то себе под нос. Я был смущен оттого, что не знал, что она думает о наших с Наоми отношениях, насколько Наоми посвятила ее в характер нашей связи, — я забыл спросить об этом у Наоми, когда мы выходили из дома.

— Познакомьтесь, пожалуйста, — не обращая внимания на мое смущение, сказала она, указывая на женщину с курчавыми волосами. — Это супруга господина Джеймса Броуни из Йокохамы. А это господин Дзёдзи Кавай из Электрической компании на улице Ои.

Ах, вот оно что, значит, эта женщина — жена иностранца! Окончательно растерявшись, я только молча кланялся.

— Простите, вы сегодня здесь фоисто тайму? — сразу же принялась болтать эта курчавая, вовлекая меня в болтовню. Это фоисто тайму она произнесла с ужасно важным видом и к тому же такой скороговоркой, что я невольно переспросил: «Что?…» — и еще больше смутился.

— Да, в первый раз, — пришла мне на выручку госпожа Сугидзаки.

— Ах, вот как… Да, но… что я хочу сказать… Да… Джен-реманам моа-моа дификалт чем лэдкй… Но если вы в первый раз, то сразу…

Это странное «моа-моа» я совершенно не мог понять, но наконец уразумел, что так она произносит слова «more-more». Вместо «gentleman» она говорила «джен-реман», вместо «little» — «ритуру» и беспрерывно вставляла в речь английские слова в таком невероятном произношении. По-японски она говорила с каким-то странным акцентом, без конца прибавляя «…что я хочу сказать…», и болтала, не останавливаясь, со скоростью огня, пожирающего промасленную бумагу.

Затем снова начался разговор о Шлемской, о танцах, об иностранных языках, о музыке, о сонатах Бетховена, о Третьей симфонии, о том, какая фирма выпускает хорошие, а какая плохие граммофонные пластинки. Я окончательно сник и замолчал, и тогда из беспрерывного потока ее слов, обрушившегося теперь уже на госпожу Сугидзаки, я уловил, что эта супруга мистера Броуна берет у нее уроки музыки. У меня не хватало ловкости улучить момент, попрощаться и выйти на свежий воздух, я был вынужден, мысленно сокрушаясь о своей горестной участи, выслушивать всю эту болтовню, зажатый между этими двумя болтливыми сороками.

Когда окончились занятия с группой Акционерной компании «Тоё Сэкию», госпожа Сугидзаки подвела нас к Шлемской и представила сперва Наоми, потом меня. Наверное, так требовалось по европейскому этикету — дама всегда должна быть первой… Госпожа Сугидзаки представила Наоми как «мисс Каван». Мне было любопытно, как будет вести себя Наоми в присутствии иностранки. Как ни была Наоми самоуверенна, но перед Шлемской она все-таки оробела, и когда та, сказав несколько слов, подала руку и на ее надменном лице показалась улыбка, Наоми, вся красная от смущения, робко пожала протянутые пальцы. А я уж тем более — я просто не мог заставить себя взглянуть на это бледное точеное лицо и, потупившись, молча прикоснулся к руке, украшенной кольцом, сиявшим бесчисленными мелкими бриллиантиками.