Любовь гика - [17]

В ее глазах – немой вопрос: это нормально, когда тебе нравится собственный хвост?

Я уже слишком старая для таких встрясок. Нельзя, чтобы в коротенькие два часа было втиснуто столько ярости и столько счастья. Не знаю, что там сжимается у меня внутри и норовит уйти в пятки, но оно точно такого не выдержит.

– Вам, наверное, скучно слушать такие глупости?

– Нет, я просто даю отдых глазам. Как она выглядит, эта мисс Лик?

– Мэри Лик. Ей около сорока, рост – шесть футов два дюйма, вес – примерно двести сорок фунтов. Светлые волосы, короткая стрижка. Я была не уверена, что вы – альбинос, пока вы не сняли очки. В первый раз вижу вас без очков. У вас потрясающая форма глаз; я сейчас сделаю несколько зарисовок. Мисс Лик предложила оплатить мне ампутацию хвоста. Она возьмет на себя все больничные расходы: и саму операцию, и восстановительный период. Она говорит, что найдет самого лучшего хирурга. Также выплатит мне десять тысяч долларов наличными. Я не знаю, что делать. Мисс Лик – не такая, как вы могли бы подумать. Да, она грубоватая, но когда я ей рассказывала о своей жизни в сиротском приюте, она слушала и повторяла: «О господи», – и было видно, что мой рассказ тронул ее за живое. Когда мы вышли из ресторана и сели в машину… ресторан был за городом… ее автомобиль съехал задними колесами в кювет. И колеса застряли в грязи. Мисс Лик долго сидела, глядя в темноту сквозь лобовое стекло. А потом сказала: «Я сто раз здесь бывала, и такое со мной в первый раз. Что-то я расклеилась. Но я не пьяна. Это все ваш монастырь, ваш хвост». Потом она вышла толкать машину, а я рулила, и мы выбрались из кювета. Мисс Лик отвезла меня домой, и тогда у меня возникло ощущение, что это правильно. Я отдам ей свой хвост и вообще все, что угодно, потому что ей не все равно.

Я открываю глаза и вижу, как хмурится Миранда, хмурится так знакомо.

– Вы ей об этом сказали?

– Нет. Она хотела, чтобы я подумала над ее предложением. Сегодня мисс Лик придет в «Зеркальный дом» за ответом. Она говорит, если я все же решусь на операцию, мы дождемся конца семестра, чтобы у меня было целое лето на восстановление.

– Все очень продумано.

Свет цвета пыли, льющийся в окна, ложится на щеку и волосы Миранды. Ее глаза остаются в тени.

– Вы обсуждали это со своими подругами в клубе?

– Они говорят, чтобы я соглашалась. Они сами согласились бы, не задумываясь. Но они ненавидят свои особенности. А я вот уже не уверена. Вот почему я хотела с вами поговорить. Вы знаете, как это: быть не такой, как все. Знаете лучше всех нас, вместе взятых. Я не знаю, сколько вам лет?

– Тридцать восемь, – отвечаю я и вижу по ее лицу: она думала, будто я старше. Мне едва сравнялось семнадцать, когда я ее родила. Но карлики старятся быстро.

– Я хочу вас спросить: это нормально, что мне нравится мой хвост? Может, у меня что-то не то с головой? Если я упущу этот шанс, возможно, потом буду всю жизнь жалеть. Вы, наверное, всю жизнь мечтали о том, чтобы стать нормальной?

– Нет.

– Нет?

– Я мечтала о том, чтобы у меня было две головы. Или чтобы я была невидимкой. Или чтобы у меня был рыбий хвост вместо ног. Я хотела стать еще более ненормальной.

– Еще более ненормальной?

– Да.

– Правда? Поразительно! Расскажите мне…

– Мне надо идти.

Я хватаю пижамную куртку, сползаю со стула и на затекших ногах ковыляю в ванную.

– Ой, простите меня, я отняла у вас столько времени, вы, наверное, устали… Вы ведь еще придете, да? Может быть, завтра? Я как раз доработаю свои сегодняшние эскизы, и завтра можно уже приступать к серьезной работе.

Наконец я одна, у себя дома, за запертой дверью, стою и тупо таращусь в давно немытое окно. Я не могу делать вид, будто удивлена. Монахиня сразу мне так и сказала, когда я привезла к ним Миранду. Хорст, наш укротитель, остался снаружи, а я вошла внутрь, в комнату для посетителей. Я сидела, прижимая к себе маленькую Миранду. Ей тогда не исполнилось и года, и она все еще носила подгузники. Глотая слезы, я пыталась вести беседу с этой чистенькой и румяной монахиней, которая по телефону казалась такой радушной и доброй.

– В каком смысле, хвост? – Ее глаза вмиг похолодели. Она оттянула подгузник Миранды на попке. – Она у вас не слабоумная?

Миранда нахмурилась от прикосновения чужих рук и тревожно взглянула на меня. Когда монахиня стянула с нее подгузник до самых колен, Миранда закрыла глаза, открыла рот и расплакалась в голос.

– Просто маленький хвостик, – произнесла я.

Вошла медсестра, бодрая и жизнерадостная, с папкой-планшетом и бланками. Она умело подхватила Миранду на руки и стала ее развлекать, пока я, шмыгая носом, заполняла все необходимые документы. Монахиня что-то шепнула на ухо медсестре. Та незаметно заглянула под подгузник Миранды, не переставая напевать песенку про паучка, который карабкался по водосточной трубе.

Мы прошли в лазарет, где медсестра, продолжавшая напевать и читать детские стишки, раздела смеющуюся Миранду, осмотрела ее, послушала, посветила фонариком ей в ротик, сосчитала все пальчики и наконец легонько пощекотала свернутый колечком хвостик. Миранда рассмеялась еще пуще, а я словно окаменела.