И молчаливая девочка его смущала. Почему она молчит? Она ж почти свидетель. Эх, рассказала бы, да стала бы его … сообщником что ли? Мечтал, мечтал доктор о несбыточном и невозможном.
Он решил включить и Ирочку в орбиту их жизненной толчеи.
— Ирочка, а чей это портрет висит на той стенке?
— Это фотка бабушки Иры. Она сейчас в Канаде со своим вторым мужем. Там и сестра её с сыном. Как дед умер, они вскоре и уехали.
— А вы?
— Мама говорила, что она папу будет ждать. Что он придёт, что она верит… Ну, и… а что на самом деле, это у мамы спросите точнее.
— Мне плохо видно издали. Что-то знакомое. Она где жила? В Москве?
— Конечно. Мы уже несколько поколений москвичи. А вы подойдите поближе, посмотрите.
Ефим Борисович подошел. «Боже, как похожа на постаревшую Арину. Та рыжая, а эта серая какая-то. Наверное, седая. Очень похожа».
— Ирочка, а как зовут бабушку?
— Как и меня. Баба Ира.
— Ну, ты-то не баба, а просто Ира. — Попытался улыбнуться. — Её всегда и дома так звали? Или вот папа зовёт маму Илей. А бабушку?
— Дед её звал Ариной. Она и сама это имя любила больше.
У Ефима Борисовича защемило сердце.
«Я ведь не знаю, сколько лет Илане. Боже мой! А когда это было у нас. Сейчас я не высчитаю. Да нет — не может такого быть».
— Ирочка, а бабушка рыжая была?
— Ефим Борисович, я её знаю уже седой. Говорят. А что это у вас.… А вот и мама. Мам? А баба Ира рыжая была.
— Да. А чего тебе вдруг …
— Ефим Борисович спросил.
Илана повернулась к нему:
— Что с вами, Ефим Борисович? Покраснели. Вам плохо?
— Нет, нет. Сейчас пройдёт.
— Что пройдёт?
— Покраснел — значит, давление поднялось, наверное.
— Сейчас померим. — Илана пошла в другую комнату. Наверное, за аппаратом.
«Я же не могу спросить, сколько ей лет. Я не вспомню, когда это было. Вот Дина все даты помнила. Но про это она не знала. Наверное, сорок лет уже… Седая. И спросить про неё нельзя. Илана совсем тогда… Как же я так… И не знаю, сколько ей лет! Ни к чему вроде бы… Знобит. От нервов… Давление и подымается от… Чёрт с ним… Неудобно… Панику поднял… О какой любви… Старик, а туда же… Неужели, это могло быть?… Нет, нет. Она струйкой дыма пыталась проткнуть моё колечко. Тогда не получалось… Как приятно, когда она прикасается… Конечно… Сейчас намерит… Не то… Вижу. Как нехорошо…»
— Илана… Сейчас пройдёт, пройдёт… сейчас.
— Возьмите эту таблетку. Под язык.
— Вижу, знаю. Я доктор, Иланочка. Помнишь? А мама пишет, звонит?
— Причём тут мама?
— Так, к слову пришлось. А сколько ей лет?
— Ефим Борисович… — Она отошла к телефону. И говорит то ли мужу, то ли дочери. — Он не адекватен. Причём тут мама!
— Илечка! Надо скорую. Или пусть до утра у нас…
— Не называй меня, пожалуйста, Илечкой… Надоело…
— Ты что?! Ты-то чего не адекватна. Надо его уложить на диван.
Ефим Борисович поднялся.
— Я поеду. А то совсем развалюсь. Доченька… Это я… Нет…
Григорий Анатольевич придержал его и вновь усадил.
— Ефим Борисович, надо «скорую» вам.
— Да вы что! Я сам. Домой…
— Ефим Борисович, в какое положение вы ставите меня, врача? Ну, давайте, я вас отвезу к себе в больницу. Там сделаем электрокардиограмму и решим.
— И я с тобой. — Поддержал Илану муж.
— Нет, нет. — Замотал головой Ефим Борисович.
— Нет. Гриша. Я сама отвезу.
— А если…
Илана так резанула его взглядом, что он не продолжил.
Включилась доселе молчавшая Ашхен:
— Меня довезла прекрасно. А как я узнала, было опасней…
Ефим Борисович и Илана усмехнулись оба, но уж очень по-разному.
«Да. Пусть отвезёт. Если одна. Узнаю, сколько ей лет. Ничего себе… Ну, болит немного. Ерунда. Сейчас пройдёт. Да, да, да. Пусть отвезёт сама. Да, да, да, — это я помню. Ой, да, да, да… Зачем нам этот марафон. Ой, а ведь и Арина поминала марафон. Как вчера. Почти полвека… Да, да. Поехали. Именно так. Увезёт. Увезу…»
И поехали.
И увезла.
И увёз. — Система «вдруг» сработала.
