Любовь. Бл***тво. Любовь - [18]

Они уже подъезжали к её дому, когда она внезапно остановила машину: «А вы знаете, Ефим Борисович, я вас ещё в больнице много раз видела. Подойти боялась. Супермен. Я люблю вас, Ефим Борисович».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Несколько дней прошло. Они лежали на диване у неё дома. Курили, передавая сигарету друг другу. Он при этом пускал кольца над собой, а она в свою очередь старалась струйкой дыма пронзить кольцо. Ничего не получалось из этого эротического символа. Как только струйка дыма догоняла кольцо, оно от дуновения распадалось. Занимались они этим уже не одну сигарету, но каждый раз — одной сигаретой. Очередная кончилась и он, смяв её в стоящей на полу пепельнице, также в очередной раз повернулся к Арине, обнял, и… «Может, хватит, Фима. Передохнём. Зачем нам этот марафон? Ведь на самом-то деле все разы после хорошего раза просто спорт». Вот этим она ему и нравилась. Не выпендривалась. Говорила, почти, как думала. Хоть ещё и не показатель душевного родства, но уже, как говорится, что-то на фоне ничего.

Конечно, это не Дина. Такой близости и понимания с Ариной он не чувствовал. Он не чувствовал, будто изменяет Дине. Он не изменял, не предавал, не стал к ней относиться хуже. Он любил Дину. А это что ж? Вот тебе и любимое его «А?». И всё же, что-то притягивало его к Арине больше, чем обычное его блядство. Как-то всё вокруг посветлело. Он хотел от неё дочку. Вот судьба! Опоздала. Надо обуздать свои праведные, неправильные страсти .

И поэтому, но пока шло всё безоблачно в этой сфере бытия. Ещё не клюнул его, как это говорят, жареный петух в жопу. Для себя он вывел формулу, что на 20–30–50 — это уж как повезёт — эпизодов блядства должна быть одна настоящая любовь. А при переборе дождётся и несчастной любви. Ох, и не накликай себе, батенька. Несчастная любовь, это… Ну, ладно. Посмотрим. Что во что выльется.

Они ещё долго встречались. Это, может быть, самый затяжной из всех его амбулаторных эпизодов.

А потом Арина внезапно исчезла. Ушла с работы. Сестра её ещё приходила к нему для осмотра. Она и сказало, что Арина вышла замуж, живёт где-то в Прибалтике, родила девочку. А потом и сестра уехала, и все следы утерялись.

* * *

Он уже снял халат, потянулся и решил, напоследок, перед уходом покурить в спокойной обстановке и в покойной позе. Сел в кресло, вытянул ноги, засунув их под стол, откинул на спинку голову, руки заложил за неё, гнутая трубка свисала из правого угла рта и равномерно, ритмично попыхивала. Впечатление, что она самостоятельно дым выталкивала из чубука. Сам Ефим Борисович не двигался, и только выдувающийся дым из левого угла рта показывал, кто хозяин и главный виновник, и пользователь этого внезапного кайфа.

Трубка дело долгое — это не минутная сигаретка. Выкурив трубку, можно вдосталь насладиться покоем. Что он и делал, и, пыхтя, планировал остаток дня. Илана звала в театр и даже уже билеты купила. До театра ещё много времени — и он планировал. Но недаром острословы говорят, что, если хочешь рассмешить Бога, скажи ему свои планы.

Но можно ли наслаждаться покоем, когда душа бурлит думами о своей любви. Лишь во время работы — за операционным столом, у постели больного, при разговорах с коллегами — он отвлекался от своего основного занятия последних месяцев: думать об Илане, заготавливать беседы с ней, представлять, что она будет говорить, вспоминать, что она уже говорила, представлять снова и снова, как она идет, бежит, говорит, воображать её мысли и представления её о жизни. Боже мой! Что только сейчас он ей не говорил, что только сейчас он не слышал от неё! Собственно, и закурил он сейчас в покойном кресле, чтобы спокойно, вот именно, так, как и всё это крутится в голове, крутилось снова. Он этого хотел, ждал и создал сейчас весь этот призрачный мир, в котором и жил. Уже, наверное, минут десять. И не хотел вставать прерывать эти счастливые минуты радостных воспоминаний и надежд. Он конструировал и конструировал очередную встречу, очередное свидание, разговоры, объятия, свои удачные «мо», её великолепные реплики. Их, как теперь бы сказали, воображаемые встречи. Театр одного зрителя, где он всё: автор, режиссёр, актеры — два актёра — и сам зритель.

Илана ещё не скоро должна позвонить или прямо придти, благо у неё есть ключ от его дома.

Планы! Покой!

Телефонный звонок. «Может не брать? Сейчас отвлекут, придумают занятие, ещё… А нам в театр. Да мало ли что!» Нет — привычка, выработанная десятилетиями работы хирурга в доиланино время, заставила его ответить на звонок. Да и, в конце концов, позвонят на мобильник. И тогда уж не сможет… Не имеет душевного права отвертеться.

— Слушаю.

— Ефим Борисович! Это я…

— Иланочка! Какая радость. Счастье моё, незапланированная радость, преждевременная радость…

— Подождите, Ефим Борисович. Я с делом. У соседки какие-то страшные боли в животе. Не пойму, ни на что не похоже. Можно приехать?

— Господи! Ты же знаешь. Особенно тебе. Всегда, Живот так живот. Больная, так больная. Всегда. А уж ты…

— Хорошо! Выезжаю. Потом доскажете.

Засмеялся. Счастливо засмеялся и положил трубку.

Ещё рано, но он уже занял пост у окна. Ждёт. Не больную. Илану. Больная — это будни. Илана — праздник. Ждёт!