Любивший Мату Хари - [34]

   — Почему ты спросил, знаю ли я, кто ты?

Он улыбнулся:

   — Назови это солдатской рассеянностью.

Её рука скользнула по кровати, придвигаясь к шраму, который выглядел сейчас более чётким. Она коснулась его с любопытством ребёнка, трогающего мёртвого зверька.

   — А это как ты получил?

Он вновь улыбнулся, прикуривая очередную сигарету.

   — Война.

   — Да, но как?

   — Наверное, я был глуп. Да, глуп.

   — Это от пули?

   — Не знаю, не могу припомнить.

Она закрыла глаза и поцеловала шрам, потом поцеловала ещё раз:

   — Что ж, если бы я была твоей сиделкой, ты бы точно вспомнил.

Он улыбнулся, поворачивая её лицо к свету:

   — Да, Маргарета. Да, я думаю, во время войны ты была бы очень хорошей сиделкой.

Ритм первого дня сохранялся. По утрам они гуляли милей дальше — за лощиной. Днём обычно спокойно отдыхали, сидя вдвоём на балконе. Беседы не сближали их и оставались поверхностными. Он никогда больше не спрашивал, знает ли она, кто он.

Атмосфера ночей тоже никогда не менялась. Обычно он входил в её комнату сразу после десяти часов. Иногда он приносил шампанское, чаще — шерри. Он выпивал первый стакан в кресле у окна, наблюдая из темноты за тем, как она раздевается. Потом, отставив в сторону стакан и потушив сигарету, он обычно подходил к краю кровати. Хотя он всегда был очень вежлив с нею, по его взгляду, по его манерам было ясно, что приемлемо только абсолютное подчинение.

Он никогда не говорил ей, что любит её, но порою она ощущала его необыкновенную привязанность. «Ты, несомненно, женщина, ради которой можно умереть, — как-то сказал он. — Или женщина, ради которой можно убить». Что же до её собственных чувств, то она полагала, что эти недели были чарующими, обволакивающими, как сон. Она любила наблюдать издали, как он идёт через дюны в серой фетровой шляпе и с палкой, случайно где-то подобранной. Она также любила смотреть на него спящего, когда мундир его висел на стуле.

Они поссорились один-единственный раз, в последний вечер, плотно окутанный туманом.

Он оставил её днём, уехав в экипаже в город. Когда он возвратился, она ждала у окна, на обитой вельветом софе. Допив бутылку шерри, она чувствовала себя усталой и больной. Она устала и от тишины, и от звона церковных колоколов.

   — Так. Удачный был у тебя день?

Он улыбнулся. Но не ответил.

   — Потому что мой день оказался грустным.

Он вошёл с элегантным плоским кожаным чемоданчиком, которого она никогда прежде не видела. Он положил его на стол рядом с нею и вынул оттуда фляжку бренди:

   — Я измучен, Маргарета. Не играй сейчас со мной.

   — Никаких игр, дорогой. Я просто считала, что имею право знать, куда ты уезжаешь.

Он отхлебнул хороший глоток бренди.

   — Я кое с кем встречался.

   — Кое с кем? С кем же? С фокусником? С клоуном?

   — С коллегой.

   — И что вы обсуждали с этим коллегой?

   — Дела.

   — Какие дела?

Он ещё раз отхлебнул бренди и уселся в кресло. Она продолжала смотреть на него, пока он не прикрыл глаза, затем лениво потянулась к чемоданчику и открыла его. Тот оказался тяжелее, чем она ожидала, внутри лежала пачка написанных от руки страниц и что-то напоминающее пачку светокопий. Там был ещё и дамский пистолет с перламутровой рукояткой.

   — А что у нас здесь? — спросила она игриво, крутя барабан и пальцами нащупывая курок.

Шпанглер открыл глаза:

   — Положи обратно.

Она закусила нижнюю губу, целясь в пустой стакан на подоконнике:

   — Он заряжен?

   — Положи его обратно, Маргарета.

Она повела рукой вокруг, целясь в собственное отражение в зеркале:

   — Но ведь верно, один выстрел не повредит, да? Не повредит?

С глазами, не выражающими никаких эмоций, он поднялся с кресла и быстрым кошачьим движением пересёк комнату. Она попыталась увернуться, но он схватил её за запястье и выворачивал его до тех пор, пока пистолет не упал.

   — Никогда больше не делай этого, Маргарета. Понимаешь, больше никогда!

Она чуть не оставила его той ночью, едва не позвала кого-то, чтобы собрать чемоданы, пока он спал в соседней комнате. Но в конце концов решила, что одна ссора едва ли давала право на подобную суровую меру, особенно если учесть, что их отношения достигли самой интересной фазы... что попросту означало — она хотела его, более всего остального она хотела его.

Их роман закончился так, как и начался, одним небрежным его заявлением. Шпанглер сказал ей, что он нужен в Берлине, затем протянул ей билет до Парижа. Прозвучало обещание встретиться весной, и был последний торжественный обед на закрытой террасе с видом на озеро. Беседа оставалась малоинтересной, ибо, как всегда, Шпанглер описывал детство в Баварии, которого у него никогда не было. Его один или два вопроса о предыдущих мужчинах в её жизни прозвучали навязчиво. Никаких упоминаний о Ролане Михарде не было.

Вот, по рассказу Зелле, полный отчёт о её восьмидневном романе со Шпанглером: случайная встреча в Вене, за которой последовала удивительно бедная событиями неделя в Женеве. Если не считать его исчезновения без предупреждения и настоятельного желания сидеть спиной к стене во время обеда в ресторане, будет утверждать она, он всегда вёл себя как респектабельный военный. Она также будет настаивать и на том, что он был необыкновенно искусным любовником — именно это, как ни странно, в конечном счёте убедило следователей: она, должно быть, лжёт им прямо в лицо.