Любивший Мату Хари - [22]

Обозначенная только этими размытыми фотографиями, этими случайными записками и вырезками из газет, она казалась уже не вполне реальной. Скорее, она стала тем, чем, подозревал он, должно быть, всегда хотела стать — расплывчатой мечтой, женщиной для каждого мужчины. Покуда испанцы нашли её поистине несравненной. Покуда какой-то русский князь, по-видимому, просил её руки, принц Монако, по сплетням, просил её остаться в его летней вилле. Сведения о её прошлом оставались смутными. Сведения о её любовной жизни имели свойство изменяться в зависимости от её настроения или от настроения репортёра, сообщающего их.

И если бы всё могло завершиться здесь, в этой точке, между безвредной ложью и скучной правдой, тогда, возможно, её бы вспоминали просто как ещё одну тривиальную забавницу из тех мятежных лет перед Великой войной. Но к концу января произошёл некий инцидент, полностью разбивший эту вероятность, возник указатель, показывающий дорогу к чёрному году, который никто никогда не забудет...

Всё началось с печального сообщения в газете о ликвидации собственности в имении Ролана Михарда. Видимо, акция была санкционирована судебными чиновниками, чтобы покрыть огромные долги. Заинтересованных лиц просили приехать пораньше.

Грей полагал, что не что иное, как любопытство, привело его в тот день к дому, где проводились аукционы, странное желание бросить один-единственный последний взгляд на разрушенную жизнь полковника. Он прибыл поздно, много позже того, как торги закончились. Этаж почти опустел. Оставалось лишь несколько безделушек, которые оказались никому не нужны.

Он вошёл осторожно, не вполне зная, что ищет. Проданные вещи лежали на соседнем складе, каждая снабжена ярлыком для доставки. Из высоких окон сверху тянулись колонны пыльного света, освещая холмы мебели под чехлами, бронзовые лампы, подсвечники и фарфоровые фигурки. Впереди был лишь один свободный проход к тому первому, главному портрету Зелле.

Картина была прислонена к буфету как какой-то ненужный хлам. Но это и вправду я! Он провёл рукой по раме — довольно сильно истёрта. Он сделал шаг назад, чтобы рассмотреть эти полузабытые касания кисти. Вы должны были сказать мне, что вы можете так рисовать. Он поднял картину.

   — Простите, мсье, но картина продана.

Он повернулся и увидел женщину в синем халате с бухгалтерской кницей, переплетённой в холстину.

   — Продана?

   — Да, мсье. Все эти вещи проданы.

   — Кому?

   — Мсье?

   — Кто купил картину?

Она нахмурилась:

   — Я полагаю, что она была приобретена через посредника для иностранного коллекционера.

   — Да, но как его зовут? Не могли бы вы мне просто назвать его имя?

Она вздохнула, явно раздражённая:

   — Я должна свериться с записью. — Затем подтвердила то, что каким-то образом он уже подозревал: — Шпанглер. Рудольф Генрих Шпанглер.

После были только намёки и слухи. В Берлине она, как говорили, жила с лейтенантом вестфальских гусаров, но не было заметно, чтобы Шпанглер приблизился к ней, или признаков какой-то тайной жизни: принимает, например, любовников в наёмном chateau, обнажённая под хлопчатобумажным халатом, пока под шелестящими тополями ждёт лимузин. Её письма в течение того сезона за границей тоже были вполне невинными: с описаниями мест, которые она прежде не видела, и мужчин, которые никогда не любили её по-настоящему.

Часть II СЕРЕДИНА ПУТИ

Глава восьмая

Обычно она принимала любовника по вечерам, чаще всего ожидала его у окна, из граммофона раздавалась музыка Шопена. Отсюда далеко была видна Находштрассе, на которой отражались силуэты большого Берлина, ярко выступавшие на фоне неба. Если не считать этих кратких встреч, её пребывание в этом городе было окрашено скукой.

Её любовником был состоятельный юнкер по имени Кирперт. Они встретились в Мадриде, случайно оказавшись за одним обеденным столом. Он был женат на красавице венгерке, но его всегда будут вспоминать как шикарного лейтенанта Маргареты лета 1907 года: они не таясь прогуливались по Фридрихштрассе или вместе отправлялись на манёвры императорской армии в Силезии. Время от времени их даже видели в кабаре и мюзик-холлах с друзьями по театру. Но тайны ночей их любовной связи хранила комната Маргареты.

Как правило, он прибывал в половине девятого вечера по понедельникам и вторникам. Входил без стука. Потакая его фантазиям, Маргарета надевала нечто вызывающее воспоминания о Востоке: голубое кимоно, соскальзывающее с плеча, волочащийся шёлк, свободно сколотый у талии.

Первый поцелуй был обещанием и поддразниванием, её язык проскальзывал между его губ и быстро ускользал. После шампанского или коктейлей на балконе она обычно ставила на граммофон другую пластинку. Он предпочитал медленную любовную игру. Долго лежал, развалясь на диване при свете ламп. Любил, когда она сидела, откинувшись, печальная и пассивная, пока он обводил пальцами её грудь, гладкую равнину её живота. В ответ она обычно закрывала глаза, чуть подрагивая, словно спящая чайка. Иногда проходил час, прежде чем он полностью раздевал её.

Фактически он был владельцем дома, но спальня оказывалась её царством. Там стояли зеркала в рамах вдоль дальней стены, и она любила наблюдать, как он освобождается от своей формы, разглядывала жёсткие углы его бёдер, белый сабельный шрам вдоль ключицы. Она видела, как едва заметно меняется выражение его глаз, когда он укладывал её на кровати.