Любитель полутени - [3]

— Очень, очень интересно, — заметил Тилиус, но Лотар почувствовал, что его собеседник чем-то задет. Тилиус сразу как-то подобрался. — Несколько отвлеченная тема, — протянул он, — но вы, конечно, намереваетесь провести некоторые параллели с современностью… — Он не закончил фразы, заметив, что Лотар величественным движением головы уже дал отрицательный ответ.

— Напротив, — ответствовал тот с великолепной иронией владетельного князя, за которую на него постоянно обижались коллеги, — меня увлекает именно возможность показать такие ситуации, в которых обстоятельства не поддаются сравнению ни с какими другими. И вообще — в любом историческом процессе для меня представляет интерес лишь исследование степени его неповторимости.

Это был тот тезис, с помощью которого Тилиус легко мог вывернуться, и он, естественно, не преминул воспользоваться этим, с ходу пустившись в рассуждения о ситуации, сложившейся в Берлине. Лотар почти не вслушивался; разговор, в сущности, был окончен. Он сам наклеил на себя ярлык чудака - индивидуалиста, вечного приват-доцента, чьи историко - философские штудии иногда вызывали некоторый интерес, но в целом были все же слишком «отвлеченными», чтобы кто-либо рискнул предоставить ему штатное место. В рецензиях его называли то «одаренным, даже гениальным аутсайдером», то, повернув медаль другой стороной, «светлой головой, разменивающейся на мелочи». Как только Лотар заметил, что в тоне Тилиуса появились нотки смущения, а значит, и нетерпения, он поднялся и стал прощаться. Единственное отличие этого разговора от тех бесед, которые бывали у них с Тилиусом в прошлые годы, состояло в том, что нынче ему очень уж хотелось получить место в Западном Берлине. Еще два года назад такая же попытка казалась ему вызовом судьбе — тогда его еще мучила мысль о Мелани, — и, получив из университета отказ, он облегченно вздохнул, поскольку считал, что груз воспоминаний сделает его жизнь в этом городе невыносимой. Все это теперь перегорело, и ему стало грустно при мысли, что с Берлином для него покончено. Может быть, стоит подать сюда на приват - доцентуру? — смутно мелькнуло у него в мозгу, когда он в сопровождении Тилиуса проходил через приемную.

Попрощавшись с профессором и стоя уже в дверях, Лотар вдруг обернулся, почти решившись спросить Тилиуса о возможности получения приват-доцентского курса. И тут увидел, что секретарша заглядывала в открытую дверь кабинета Тилиуса, хихикая и опрокидывая в рот воображаемую рюмку. Лотар на миг замер, уставясь на нее пустыми глазами: до него даже не сразу дошло; она перехватила его взгляд и покраснела до корней волос, забыв опустить поднятую ко рту руку. Похолодев от бешенства, Лотар ринулся по коридору. В вестибюле ему пришлось присесть на скамью; лицо его побелело.

3

Остановкой у поста пограничного контроля в Штаакене Лотар воспользовался для того, чтобы достать фляжку с коньяком. Мать направилась к зданию поста, а он принялся вынимать чемоданы, но, когда краем глаза заметил, что она вошла внутрь, украдкой глотнул раз-другой и сунул фляжку в карман. Один из пограничников наблюдал за его действиями, но без особого интереса; по его лицу Лотар не мог понять, что тот подумал. Перетаскивая чемоданы к зданию поста, Лотар чувствовал на себе его взгляд. Пограничники молчаливо и тщательно перебирали их вещи, но не нашли в чемоданах его матери ничего заслуживающего внимания, лишь при осмотре содержимого его портфеля — книги, рукописи — они задержались подольше и вполголоса обменялись какими-то репликами, а потом — не без почтительности — вернули ему портфель. При выходе служащий проинструктировал их насчет ограничений скорости на трассе и вручил Лотару памятку, где было указано время, к которому он был обязан прибыть на пропускной пункт в Людвигслусте. Когда Лотар вновь укладывал чемоданы в багажник, погода все еще была по-летнему теплой, пасмурной и серой. После того как мать уселась, он попросил ее подождать минутку и отправился в туалет. Там он еще раз приложился к фляжке и, прежде чем вернуться к машине, тщательно прополоскал рот. Тем не менее мать сказала ему, когда они уже проехали порядочное расстояние:

— Ты пил, Лотар!

— Только пару глотков, мама, — возразил он. — У меня что-то сосало под ложечкой.

Он понимал, что она сейчас напряженно соображает, следует ли ей забрать у него бутылку и держать ее у себя до конца поездки, но, зная свою матушку как самого себя, он мог побиться об заклад, что она решится на такое унижение собственного сына лишь в самом крайнем случае, — и оказался прав. Вполне вероятно, однако, что она промолчала лишь потому, что в этот момент — они проезжали как раз мимо казарм в Науэне — по встречной полосе двигалась колонна воинских машин — грузовиков с русскими солдатами. Хотя на дворе стояло лето, на них были длинные шинели, на головах — расширяющиеся книзу стальные каски.

Когда колонна проследовала мимо, на шоссе стало очень тихо. Встречные машины попадались все реже. Лотар чувствовал, что хмель создал какую-то невидимую преграду между ним и всем окружающим — как в машине, так и вне ее; развалившись на водительском сиденье, как в театральном кресле, он воспринимал мир как бы с некоторого отдаления, что создавало обманчивое ощущение безопасности. Но поскольку он и вправду отхлебнул всего два-три глотка, то отдавал себе ясный отчет в том, что это ощущение навеяно спокойным, почти совсем пустынным шоссе и пониженной в соответствии с инструкцией скоростью. И все же было приятно, проезжая мимо, смотреть на дренажные канавы, пирамиды торфа и полевые дороги в окаймлении берез, ощущая себя чуть ли не их владыкой: на некотором удалении всегда чувствуешь себя зорче и увереннее. Лотар разглядел даже мельчайшую торфяную пыль, висевшую здесь в воздухе, — как бишь называл Фонтане ее цвет? Лотар долго думал, пока не вспомнил: цвет нюхательного табака, вот как назвал этот цвет Фонтане.