Любитель полутени - [4]

— Это Низина! — вдруг воскликнул Лотар. — Мама, подумай только, мы едем через Низину.

— Глупости, — возразила мать. — Мы подъезжаем к Фризаку. Хавельская низина расположена южнее, Вустрауская — севернее, недалеко от озера Руппин.

«Она здесь каждую тропку знает, — подумал Лотар, — ничего удивительного, она ведь выросла в этих краях. Как же называлось это захолустье, где ее отец был пастором? Ага, Штехов!»

— Хочешь, заедем сейчас в Штехов, мама? — спросил он. — Всего-то двадцать километров в сторону.

— Боже упаси! — испуганно отмахнулась она. — Не делай глупостей, Лотар! Мне вовсе не улыбается перспектива закончить эту поездку за решеткой.

— А ведь как было бы хорошо поглядеть, — продолжал он, только чтобы еще немного ее попугать, — стоит ли еще пасторский дом, да и старая церковь тоже…

— Ничуть не хорошо, — возразила она. — Скорее неприятно. — Она умолкла, потом сказала, как бы подводя черту под этой темой: — В моем возрасте люди живут воспоминаниями. Но они вовсе не хотят, чтобы им напоминали о действительности.

Она взяла свою сумочку, и Лотар услышал шелест разворачиваемой бумаги.

— Сделай мне одолжение, — сказала она, — поешь немного.

Лотар взглянул на ее руку, протягивавшую ему половину

бутерброда. Рука была худая, испещренная темными возрастными пятнами. Он взял бутерброд и откусил.

— Я знаю, ты не так легко пьянеешь, — сказала она, — но лучше все же чем-нибудь закусить.

Он знал, думала она как раз обратное тому, что говорила. Он знал, она думала, что он, как все алкоголики, пьянеет от каких-нибудь двух-трех глотков. Потому и дала ему бутерброд. Лотар ощутил приятный вкус хлеба и масла, но ветчина, которой были проложены ломтики хлеба, вызвала у него тошноту. Проглотив всего несколько кусочков, он почувствовал, что от еды пропало то светлое и благодушное настроение, в каком он пребывал после выпивки, и с отвращением положил недоеденный кусок рядом с собой на сиденье. Искоса взглянув на мать, он заметил, что она бросила на него огорченный взгляд и отвернулась. Она глядела теперь на местность, проносившуюся мимо них с предписанной скоростью. «Если бы мать не была воплощенной пруссачкой, — подумал он, — она бы сейчас заплакала».

— Я знаю Низину куда хуже, чем ты, — сказал он, чтобы ее отвлечь и доказать, что он трезв как стеклышко, — но зато я отлично знаю Руппинскую Швейцарию. — Он помолчал, а потом принялся вспоминать и перечислять тамошные названия: — Райнсберг, Линдов, Церников, Менцский лес, озеро Мальхов…

Мать перебила его, начав декламировать детский стишок, которому учила Лотара, когда он был еще совсем маленьким:

— «Это к северу от Райнсбергских холмов? Или к югу от озера Мальхов?»

— «Холодна ли в Роттзиле вода? Ты на дно там не спускался никогда?» — весело подхватил Лотар, а мать умолкла и глядела на него счастливыми глазами. — «Возле Больтенмюля, в глубине, там волшебное кольцо лежит на дне».

Они разом прыснули, радуясь этим смешным, неуклюжим и милым стишкам и тому, что оба они после стольких лет вспомнили их, хотя считали давным-давно позабытыми.

Лотар первый оборвал смех, потому что эти названия вдруг с нестерпимой отчетливостью напомнили ему Мелани; да, слова обладали силой, какой уже не было у действительности: это доказал ему нынче утром вид дома во Фронау. Действительное существование того дома не вызвало никаких чувств в его душе, а вот от простого упоминания названий «Райнсберг» или «озеро Мальхов» он на миг как бы окаменел за рулем «опеля», у него потемнело в глазах. Эти названия напомнили ему о прогулках с Мелани в этих местах, о минутах, заполненных до краев ее редкостно смуглой кожей и шелком блеклых чистых тонов; об обрывках разговоров; о бухточках, заросших камышом; о взглядах; о поскрипывающих на ветру соснах и развевающихся волосах; о живом облике той, что стала тенью. Как это матушка выразилась? «Люди вовсе не хотят, чтобы им напоминали о действительности». Она стала мудрой, его мать. Не захотела поглядеть на отчий дом. Не захотела убить в себе воспоминания.

Им показалось, что Фризак ничуть не изменился, жизнь в нем словно остановилась и замерла в своем довоенном облике, несмотря на несколько лозунгов СЕПГ и памятник павшим воинам Красной Армии, возле которого на посту стоял солдат. Потому что все остальное: дом пастора, школа, городская управа, трактир — было прежним. Никаких новых зданий, сверкающих стеклами этажей. Мелочная лавка на углу с мавром из папье - маше и гирляндой серых нитей в витрине. Сплошь приземистые домики — темно-красный кирпич и черепица, потемневшее от времени дерево или глина-раскинулись под светло-серым небом. Городишко, затерявшийся на огромной равнине, простирающейся от прусских до славянских земель. Мимо.

В душе Лотара стало нарастать беспокойство — так бывало всегда, когда действие алкоголя ослабевало. Тоска отрезвления вырывала его тогда из благостного дурмана самоуверенности, вызванного хмелем. В присутствии матери он не мог вытащить фляжку и заглушить подступающее похмелье. На пустынном шоссе за Фризаком он сделал судорожную попытку удержать благодушное настроение, в котором обычно пребывал после выпивки, и только благодаря мучительной остроте воспоминаний, навеянных названиями знакомых мест, ему удалось забыть о пустоте, заполнившей все внутри. Обрывочные картины того времени, которое Лотар иногда с усмешкой называл своей «героической юностью», проскакивали мимо него с такой же скоростью, как и торфяные разработки, поля ржи и дубовые рощи этого края, который был фоном его прошлого; и непреодолимое желание вернуть те годы, вырвать и их, и Мелани из небытия — нелепая мысль, порожденная начинающимся похмельем, — где-то на шоссе за Фризаком вдруг подсказало ему, что через несколько километров будет развилка, от которой на север ведет дорога через Ринское болото на Нойруппин.