Любитель кошек - [7]

— Ты не думай, я ничего такого не делал.

— Знаю я вас, mutigen Leute.

— Ничего не было, перестань. Я устал…

— Я тоже устала. Сколько можно прятаться в шкафу?! Сколько, я тебя спрашиваю?!

— Я не знаю, Ева, подожди…

— Да, фюрер прав, фюрер всегда прав. Арийская мораль и все такое. Но больше не могу, понимаешь?

— Я тоже рискую…

— Как и я. — тихо добавила Ева.

— Давай, я сапоги сниму, неряха. — Она снимала сапог, затем другой, а Ханс гладил ее по голове. Волосы были густые, приятные на ощупь, шелковистые, и ему ничего не хотелось, как вот так вот сидеть, и гладить Еву по голове. Другой рукой он гладил Китти, и она довольно мурчала. Он всегда боялся, что Китти слишком громко мурчит — как бы соседи не догадались, но сейчас он не хотел об этом думать.

— Ты ел?

— Да, во «Вьенервальде». Шмидт из меня все подчистую выгреб.

— Спортивный такой? Белобрысый?

— Нытик он белобрысый.

— Нытик? Никогда бы не подумала. Он такой рослый…

— Вот, вот. Я бы тоже не подумал. А разревелся как баба. Изменяют ему, что ли?.. — задумчиво прошептал Ханс. Он хотел спать.

— Нам всем изменяют, — отозвалась Ева. — Чудовищный мир…

— Не говори такое.

— Хорошо не буду.

— Еще соседи услышат.

— Хорошо не буду… Кровать расстелить?

— Да, спать хочу. Рано вставать. Этот Браух совсем меня документами завалил. Чувствую, с квартальным отчетом не успею…

— Ты все успеешь, Ханс.

— Ты думаешь?

— Я уверена.

— Мне бы твою уверенность… У нас совсем нет денег.

— А когда они у нас были? — горько усмехнулась Ева.

— Ты моя горничная, а горничной надо платить еженедельно. За этим следит инспекция Министерства труда и классовой гармонии. Что такое Хартия Труда ты знаешь?

— Знаю. Ты не думай, что если я женщина, если я не училась в лицее Наполо, как вы мужчины…

— Ладно, ладно, Ева. Я не знаю, как нам выкрутится.

— Выкрутимся, будем экономить.

— Разве что на Китти… — Ханс закрыл лицо рукой. Вселенская усталость накатила на него, придавила своим весом — и он задохнулся. Гладкой ладонью Ева прижала его к женскому бедру, и он понял, что если не ляжет в кровать, так и заснет, прижавшись к жене.

— Ложись, ты совсем сонный. — Ханс послушно полез под серое одеяло. Как хорошо бы было, если там ждала его Ева. Но говорят, что в последнее время участились проверки Комиссии партийной этики и рисковать теперь просто глупо. Tausend Jahre dem Führer! — привычно прошептал он белому лицу, всегда такому мудрому и спокойному в серебряной раме.

— Спокойной ночи, Ева.

— Спокойной ночи, Ханс.

— Я люблю тебя, — прошептал Ханс.

— Ich liebe dich auch. — услышал он в ответ и закрыл глаза.

Видеофон. Он разрывался где–то у Ханса в голове, бил молотом в уши. Ханс застонал, включил ночник, нащупал будильник. Было около двух ночи. Видеофон продолжал разрываться.

— Ханс? — испуганно позвал сдавленный голос.

— Да, Ева, я слышу.

— Кто это? — Хотел бы знать, кто это, подумал Ханс. Он поднес руку к видеофону и тут же отдернул руку. Он боялся.

— Возьми, пожалуйста, трубку. Так все соседи сбегутся.

— Да, да, конечно. Ты права… — Ханс дрожащей рукой включил прием.

— Алло? — экран аппарата оставался черным. Видеофон молчал, в нем что–то потрескивало. Ханс беспомощно смотрел на экран — он оставался пустым. Затем раздались частые гудки. Он выключил прием. Кнопка была мокрой — как и рука. Как и весь Ханс.

— Не понимаю, — сказал он. — Два часа ночи.

— Они могут позвонить и в три часа, Ханс.

— Я знаю… Ты думаешь это они?

— Я боюсь. — сказала Ева из темноты.

— Я тоже боюсь, — сказал Ханс. — Я совсем не мужественный парень.

Ева издала какие–то звуки. Она смеялась.

Жалобно мяукнула Китти. Она прыгнула Хансу на колени и стала заглядывать ему в лицо своими круглыми зелеными глазами. Словно, повторяла вслед Еве: «Кто это? Я боюсь».

Видеофон опять зазвонил. Китти испуганно дернулась и тут же исчезла.

— Ханс…

— Я беру, Ева, беру… — торопливо сказал он и нажал прием. — Алло.

На экране появилось холодное лицо высокомерного человека, затянутого в черную униформу с серебряными нашивками. Губы человека были презрительно перекошены. Ханс понял, кто это.

— Ханс Гюсс?

— Да. — прошептал он. Больше всего он хотел, не видеть этого холодного лица. Он покрылся испариной.

— Я Гюнтер Гофтмайер, бригаденфюрер СС, гестапо. Вы знаете какое подразделение я представляю?

— Да, наверное… Комиссия партийной этики.

— Правильно, герр Гюсс. — лицо словно закаменело. — Я не буду вам рассказывать о ваших обязанностях перед фюрером и партией, для вас это уже чистая формальность. Вы нарушили партийную этику, и, следовательно, вас автоматически отстранили от членства в Имперской национал–социалистической партии и работы в Имперской статистической палате.

Ханс сглотнул. Горло пересохло. Глотать было нечего.

— Фрау Ева, выйдете из шкафа, мы о вас прекрасно знаем.

Ева как тень выскользнула из шкафа. Она даже не надела рубашку и ее груди торчащими сосками одновременно показывали на портрет фюрера и видеофон. Ей было все равно — бригаденфюрер СС был настоящим арийцем. Женские груди его не трогали.

— Я не буду вам перечислять показания герра Брауха, герра Шмидта, герра Вольфа — Вольф был тот самый сосед этажом выше, — и других лиц, заслуживающих нашего доверия. А, кроме того, — невозмутимо продолжал гестаповец, — даже если бы не было этих достойных товарищей, сотрудники Комиссии давно отметили все несообразности вашего поведения и пришли к единственному закономерному выводу.