Станислав Соловьев
Человек-окно
Глава 1: Интерьер
Мануэль Домингес никогда раньше не бывал в Боске.
Как и любой из жителей Литораля, он часто смотрел на далекие чащи. Смотрел из ведомственного окна -- здание находилось на той невидимой черте, на которой город неизвестным образом переходит в не-город. Далекие чащи только по определению были "далекими чащами". На самом деле, Домингес видел лишь тонкую радужную полоску где-то на горизонте. Любой радужный цвет (за исключением мазутных пятен на лужах) за пределами города означал только одно -- Боска. В городе все было серым, коричневым, белым и черным, -- последние три цвета стремились всегда вернуться в материнское лоно. Стать серым цветом...
Домингес смотрел в сторону Боски не потому, что любил разглядывать горизонт. Скорее, он не любил рассматривать интерьер ведомственного здания. Интерьер никогда не менялся, по крайней мере, на взгляд Домингеса. А если и происходили какие-то мелкие изменения, -- они были несущественными. Только этим можно объяснить то обстоятельство, что праздный взгляд Домингеса не подметил их и не переработал в беспредметную информацию будничной памяти. Настолько несущественным, что можно было говорить: интерьер никогда не менялся. Он был одним и тем же, и Домингес изучил его с той достоверностью, с какой алкоголик изучает в похмельное утро пустые бутылки. Примерно такое же ощущение возникало у Домингеса, когда он попадал в ведомственное здание: огромное как мир разочарование. И Домингес смотрел в окно. Если смотреть прямо по центру, он видел еще одно ведомственное здание. Это здание принадлежало другой организации, но ничем -- ни фасадом, ни расцветкой -- не отличалось от родного Домингесу строения. Он его тоже изучил с большим и исследовательским пристрастием. Если же смотреть чуть влево, он видел другое ведомственное здание, -- правда, не все, а только его угол. И это здание принадлежало (при слове "принадлежало" Домингес всегда останавливался, спрашивая себя: "Может ли принадлежать некоей абстракции реальный пространственный объект, именуемый "зданием?") учреждению, в котором служил сам Домингес...
Смотреть в окно было тайной страстью Домингеса.
Еще с детства эта страсть захлестнула его -- он неожиданно открыл для себя удивительный мир за окном. Пусть этот мир на проверку -- как только Домингес покидал дом-строение-здание-учреждение-школу-ресторан и оказывался в пространстве улицы-площади-двора-переулка-сквера-порта-тупика -- ничем не отличался от "обычного", но в момент лицезрения он представлялся Домингесу чудесным. Только то обстоятельство, что нечто лежит за непроницаемой стеклянной преградой где-то вне, наделяло необъяснимым сверхъестественным даром любой внешний объект. Уныло бредущий прохожий был таинственным существом, передвигающимся непонятным способом с неясной для Домингеса целью. Свалка была некой совокупностью разнообразных предметов с двойным или тройным назначением. Собака была не просто собакой, а чем-то, только похожим на собаку, но не являющимся ею. И дом был не просто домом. И фонарь был, конечно же, не простым фонарем...
Сама заоконность подвергала любой предмет в глазах Домингеса кардинальной переоценке. Переоценка происходила моментально -- как только предмет-сам-по-себе или предмет-что-был-рядом трансформировался в предмет-за-окном. Сама способность беспрепятственно наблюдать за подобным предметом во всех подробностях, в то же время, находясь в замкнутом изолированном "мире-внутри", восхищала Домингеса. Она наполняла его сердце колдовским очарованием. "Мир-вне" дразнил его своей доступностью и одновременно отдаленностью...
Камерность домингесовского восприятия с течением жизни только усиливалась и превратилась в неосознаваемую координатную сетку со своими параметрами и ориентирами. То, что не было рядом в "мире-внутри" -- по эту сторону стекол, -- и не находилось там, по другую сторону, -- не существовало для Домингеса. Это касалось всего. Пусть это будет человек, который пять минут назад вышел, чтобы купить сигарет в уличном киоске (киоск находился на другой улице, не видимой отсюда, заслоненной домами, фонарями, рекламой, самим пространством и временем, неудачно выраженным словами "пять минут") -- он переставал существовать. Для Домингеса его уже не было. Этого мало: для Домингеса он никогда не существовал. Любой факт в памяти, в постороннем разговоре, в разложенной на соседнем столе утренней газете, подвергался строгой ревизии. Для Домингеса существование человека, вышедшего на улицу за сигаретами, становилось сомнительным. Существовал ли он вообще? -- удивлялось его подсознательное. Вопрос только подчеркивал неуверенность домингесовского существа в данном исследовании...
Чем дольше отсутствовал ликвидировавшийся, тем явственней ощущал Домингес: этого человека никогда не было. Как только самоликвидировавшийся возвращался обратно, он автоматически становился реальностью. В это мгновение Домингес производил очередную ревизию, и человек превращался в один из кирпичиков в здании существующего бытия... То же самое происходило с тем, кого Домингес успел увидеть в окне. Еще минуту назад это было что-то непонятное и загадочное, дышащее не кислородом, а неуловимой трансцендентностью, передвигающееся не с помощью ног, а с помощью неизмеримого натяжения пространственного поля, -- это был не человек, это было Нечто. Нечто попадало из мира-за-окном в мир-внутри и исчезало. Иногда Домингес сильно разочаровывался: никакой это не Нечто, а банальный дон Игнацио. Нечто не было. Это было наваждение, сказочный сон, потусторонняя реальность...
