— Это самые соблазнительные слова, которые вы сказали, — заметила Хизер. Она потихоньку приходила в себя, но к ней уже возвращалось чувство юмора. — Если бы вы еще могли устроить все так, чтобы мне не пришлось отягощать себя Ренато, я была бы счастлива.
— Дорога к счастью никогда не бывает легкой, дорогая. Ты научишься вести себя с ним.
Хизер наклонилась и поцеловала Баптисту в щеку.
— Извините, мама, но цена такого счастья очень высока.
— Даже слишком высока, — согласился Ренато. — Давайте забудем об этом разговоре. — Он тоже успокоился, хотя в его глазах еще сверкала неутихшая ярость.
— Идите, — сказала Баптиста, уже утомленная их обществом. — Но перед уходом, Ренато, можешь налить мне бренди.
Немного позже вернулся Бернардо и сразу направился к Баптисте. Он был спокоен, но очень бледен, вежливо ушел от разговора о своих проблемах, и Баптиста не стала настаивать.
— Не переживай, — просто сказала она. — Все наладится. Так всегда бывает. А у меня есть для тебя новость: Хизер и Ренато скоро поженятся.
Полночь в саду. Здесь, по крайней мере, Хизер могла найти покой. Она бродила по дорожкам, вдыхая тысячи разных ароматов. Вот, кстати, кусты роз, выращенные Баптистой из черенков, взятых в саду «Белла Розария». Теперь Хизер особенно ясно понимала, что значили для Баптисты эти цветы. Они были символом вечной любви, которая не умерла, несмотря на вынужденный брак с другим человеком. Такую любовь, настоящую и глубокую, мечтала обрести Хизер. И совсем недавно ей казалось, что она испытывала ее. Хизер думала, что уже прошла путь разочарования и печали. Но теперь ей, очевидно, предстоял другой нелегкий путь, по которому, возможно, пойдет ее дальнейшая жизнь.
Она присела на камень у фонтана и смотрела вниз на воду, отражавшую ее силуэт и серебристую луну. Она провела пальцами по воде, разбив лунное изображение на множество кусочков. Когда вода успокоилась, Хизер увидела в ней позади себя еще одно отражение.
— Ты не должна была проходить через все это, — сказал Ренато. — Маму иногда далеко уносит воображение. Извини меня за грубость…
— Думаю, я была не лучше. Но, считаю, нет смысла выяснять отношения. Раньше я говорила, что ты всегда готов по-своему устроить жизнь других людей. Теперь я вижу, откуда в тебе такая черта.
— Не злись на нее.
— Я не злюсь. Я думаю, она очень милая. Но, подумать только, какая абсурдная идея!
Она попыталась взять себя в руки, но уже не могла остановиться. Ей казалось, что днем она исчерпала весь запас дикого смеха. Но вот он вернулся снова, причем еще сильнее, чем прежде. Ее смех становился все громче и громче, пока не перешел в слезы, которые она так долго сдерживала и которые, наконец, разразились.
— Ну все, хватит, — сказал Ренато, положив ей руку на плечо. Но, почувствовав, что ее тело вздрагивало уже не от смеха, прервал себя: — Ты же не плачешь, а?
Она так усиленно контролировала себя все эти дни, что сил у нее больше не осталось. Ей ужасно не хотелось, чтобы Ренато видел ее в таком состоянии, но поделать она ничего не могла.
— Хизер… — тихо сказал он.
— Нет… ничего… все в порядке… Мне просто надо…
— Тебе просто надо выплакаться, — закончил он. — Хизер, послушай. — Он присел рядом с ней и, взяв ее за плечи, легонько встряхнул. — Перестань быть постоянно такой чертовски сильной.
— Я должна быть сильной, — пробубнила она. — Я нахожусь среди акул.
— Не совсем так. Я единственный их представитель, и к тому же сегодня не кусаюсь. Хотя бы раз в жизни забудь, что ты меня ненавидишь.
— Я не… знаю, как.
— Что ж, по крайней мере честно, — сказал он, заключая ее в объятья. — Ладно, ненавидь меня, но давай заключим перемирие.
Хизер не смогла ответить. Страдание полностью взяло власть над ней. Она пыталась убедить себя, что ей не больно. Но это было не так. Все счастье, которое ей удалось испытать в последнее время, превратилось теперь в горечь и тоску. И во всем мире невозможно было найти успокоения. Кроме как в объятиях своего врага, как бы странно это ни показалось.
Он крепко держал ее и шептал на ухо какие-то добрые слова, которые она едва слышала. Но ее сердце улавливало их и смягчалось. Его голос согревал и заставлял почувствовать, что все не так уж плохо. Он отклонился, чтобы посмотреть на нее, и нежно убрал волосы с ее лица.
— Я думал, что ты вообще не умеешь плакать, — произнес он. — У тебя так хорошо получалось скрывать от всех нас свои чувства… или, может быть, только от меня…
Слезы еще капали у нее из глаз. Но его теплота и забота притушили ее боль.
— Ничто не стоит твоих слез, — прошептал он, прикасаясь губами к ее мокрым щекам, глазам. — Не плачь… пожалуйста.
Она успокоилась и расслабилась, слушая его нежные слова. Он гладил ее волосы, продолжая целовать. Она подумала, что, возможно, не стоило делать все это. Но эта мысль тут же ушла, далеко-далеко, и на смену ей пришло чувство теплоты. Она понимала, что его губы вот-вот найдут ее рот.
Когда это произошло, его прикосновение было таким легким, что ей пришлось потянуться к нему, чтобы убедиться в реальности происходящего. Ее рука скользнула ему на шею. Мир перевернулся с ног на голову, и ей казалось нормальным то, что он все сильнее прижимает ее к себе и продолжает целовать.
