Любить не просто - [98]

Вот они, три ивы над маленьким овражком. Единственные свидетели ее памяти. Молча спят под снеговыми шатрами. Только нежно-нежно перезваниваются меж собой обмерзшими, тонкими веточками. Какие же сны видятся им?

Марьяна тоже зажмурилась — и белое царство зимы исчезает. Щеки обжигает горячий жаркий ветер. Откуда-то слышится шорох осоки и кваканье лягушек. Гудение неугомонных пчел. Под пятки щекотно стелется теплая мята. Все это так зримо, отчетливо, что Марьяна со страхом открывает глаза.

Сурово и строго выжидающе прислушиваются к ней ивы.

— Здравствуйте! — шепчет им беззвучно Марьяна. — Это я…

Затрепетали, зазвенели испуганно:

— Зачем пришла? В такой мороз…

— За памятью, — что-то всхлипнуло в горле.

Опять встрепенулись обледенелые ветви:

— Забудь!.. Ты видишь? Ничего нет! Ничего не было…

— Нет, было. Вот здесь — сидел он. А здесь на траве — я. И квакали лягушки…

— Трава умерла. Лягушки спят. Ничего нет. Есть только мороз и белое марево. И холод… холод…

— Нет, все есть, и есть сын… Я скоро приду с ним. Хорошо?

Затихли испуганно ивы. Молчат онемело.

— Мы придем…

— А он? — вытянули в ожидании ветви и оцепенели.

— Его нет… Но есть его частица — сын…

Бредет Марьяна сквозь сугробы. За валенки набивается снег — не чувствует, не видит. Идет, идет — и остановится. Будто вслушивается в синюю тишь. И так хочется замереть, слиться с этим белым безграничьем и все забыть.

Но память толкает в спину, двигает ноги, и она бредет по снегам. Вот и улица. Светится окно бабкиной хаты. Тепло в хате, пахнет сухими травами и горьковатым дымком.

Возвращаться туда Марьяне не хочется. Опять бабуня как бы невзначай спросит:

— А тот… Грицко, не приезжал?

Марьяна останавливается у старой дуплистой вербы. Постоит тут, пока не застынут слезы на глазах.

Сумерки быстро развертывают над землей тихий, смутный покров. И Марьяна с трудом отрывает отяжелевшие ноги и мягко проваливается огромными валенками в снег.

Улыбнулась сама себе — побывала. И в этом году встретилась с памятью. К чему терзать себе душу? Сама не знает.

Бабка удивленно всплескивает руками:

— Ну, что с тобой приключилось, что уже и назад? Только было порог переступила и уже… А я сметанки принесла, молочко свеженькое… Или кто обидел?

Да нет, никто Марьяну не обидел. Просто очень-очень торопится, ведь завтра на работу, да и маленького на соседку оставила! Ну, разве что поужинает с бабуней.

Совсем стемнело, когда Марьяна выбежала на дорогу. Едва угадывалась белая тропка в белой полутьме. Изредка попадались прохожие, они спешили из запоздалых поездов к теплым заснеженным очагам. Звонко скрипел снег под ногами. Морозец еще сильнее хватал за щеки.

Марьяна медленно, устало одолевала неровную дорогу.

В сердце пусто и бездумно. Кому-то услужливо уступила тропку, двое приезжих спешили на зовущие огоньки. Оступилась и упала. Все равно… Все равно. Ведь ничего нет! Только белая пустыня и холод…

Кто-то подает руку. Кто-то стряхивает с нее снег. Какой-то мужчина.

— Спасибо, — говорит она неохотно.

— Не за что! Больше не падайте. — И побежал вдогонку за какой-то женщиной.

Марьяна вдруг метнулась вслед:

— Гриша? Остановился.

— Марьянка! Отчего же испуг?

— Гри-ша… — Широко раскрыв глаза, глядела то на него, то на фигуру женщины поодаль.

Он ставил чемодан на снег и снова брался за ручку. Растерянно топтался на тропинке.

— Ну, что там? Пошли! — недовольно окликнула женщина. — Уже поздно-о-о…

Эхо покатилось морозным простором, ударилось о снега и возвратилось к ней.

«Поздно-о-о! Поздно-о-о!..»

Отдаленно скрипел снег. Две фигуры таяли в темноте.

Марьяна двинулась вперед. На огни станции, которые мерцали вдали… и разбивались колючими осколками на ресницах…

ПОНЕДЕЛЬНИК — ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ

Самолет приглушил моторы и поплыл по кругу над аэродромом. Она вдруг обмерла.

Подлетаем! Припала лицом к иллюминатору, жадно всматривалась в очертания незнакомого города.

Утром у нее и мысли не было лететь куда-то. Был обычный понедельник. Хмурый и серый. Небо расколыхалось, вывешивало над крышами косматые тучи, клубилось туманом. Порывистый ветер швырял в стекла окон звонкие капельки редкого дождя. Дома уже никого не было. На кухне осталась в раковине грязная посуда — завтракали наспех, потому что у всех сегодня работа с утра. А у нее — выходной. Из радиоприемника тихо журчала музыка. Ляна зажмурилась — фортепианный концерт Чайковского. Еще студенткой художественного института бегала слушать знаменитого американца Вана Клиберна. Он тогда гастролировал в Москве. С тех пор вошел в память этот фортепианный концерт. Выключила радио. Тишина. Но уже не такая осенне-безнадежная, как в первые минуты утреннего одиночества. И сразу пришло решение: сегодня у нее выходной — так пусть этот день будет праздничным! Пусть будет насыщенным, интересным, легким…

Достала свой новый шерстяной костюм — ни разу еще не надевала, берегла на праздники. Посмотрелась в трюмо. О! Она себе нравится. Еще чуточку косметики. Впрочем — нет. Когда-то ей сказали, что без помады заметнее капризный изгиб губ, а без туши для ресниц — мягче и ласковее глаза… И она больше не красится… Неожиданное воспоминание… Но она ведь ничего не хотела сегодня вспоминать. Ровно ничего… Впрочем, у Ляны есть право на это воспоминание. Зачем отказываться! Сегодня она будет свободна в своих пристрастиях, мыслях, настроениях… Сегодня — понедельник, у нее выходной день. А кроме того — победа! На художественном совете ее акварельные этюды одобрили. Это не пустяк. Хотели даже один этюд отобрать на республиканскую выставку, но профессор Славский решительно возразил: «Еще рано. Рано! Рано… Молода для этого. Пускай поработает». Молода? В тридцать семь? Смешно. Странно. Впрочем, никто не знает, сколько ей лет. Считают, слегка за тридцать. Что ни говори, в этом есть горькая услада для женщины! А ей обидно, потому что в ее годы иные из коллег и лауреатские значки носят, и дипломы заслуженных имеют. Да и сделано еще не так уж много. Семья, воспитание сына, постоянные размолвки и стычки с мужем, наконец, глубокая, затаенная отчужденность, которая давно залегла между ними и которую приходится ежедневно преодолевать в себе. Ведь у них — все-таки семья.