Любить не просто - [89]

Нет, осенью она не боялась устало подойти к своей двери и спокойно открыть ее, не пряча глаз и не задерживая дыхания. Осенью все в порядке. А еще лучше зимой. Когда ветры успокоятся, а снежная белизна, морозная прозрачность окончательно покорят этот небольшой городок… А может, все это ей кажется так потому, что на переговорном пункте, у ее окошечка, уменьшится или вовсе исчезнет нетерпеливая и беспокойная очередь курортников, а если и останутся посетители, так это будут пожилые покладистые люди, в основном мужчины, которым некуда девать время и которые готовы переброситься словцом и с нею, темноглазой смуглой телефонисткой Соней.

— Как там нынче на ваших магнитных магистралях?..

— Вы никогда не бывали в Мурманске? Вроде бы я где-то уже видел вас…

— Пожалуйста, мне порт. Если можно, поскорее. Траулеры уже должны вернуться. Там сын…

— У вас всегда такая мягкая зима?..

Отвечать приходилось на самые диковинные вопросы. И казалось ей, что эти обрюзгшие, мешковатые, облысевшие мужчины, приезжающие сюда пить целебную воду, чем-то похожи на ее семилетнего Юрика, которому до всего есть дело и все сплошь интересно. Только спрашивают они лениво, вяло, больше для приличия и, должно быть, не слушают ее ответов — тоже неохотных и автоматически любезных… А бывают и своего рода ухаживатели. На таких она просто не обращала внимания.

— Почему у, вас такие грустные глаза? Послушайте, зачем вы тут сидите? Поехали бы с нами, на стройку. Ей-богу, не пожалеете. Да вы себе просто цены не знаете! Едем?

Это двое молодцов, возбужденных, веселых, должно быть, как и все знаменитые бамовцы. Они уверены в себе, в своей миссии, в своей значительности, в своих радостях, и эту уверенность, доброжелательность готовы делить со всем светом.

Невольно подняла глаза.

— Правда, у нас такие люди там!.. А сейчас дайте нам Ургал. Госзаказ!..

И опять кто-то уже отталкивает плечом клиентов, которые чересчур долго для обычных ожидающих беседуют с телефонисткой.

— Мне Новосибирск. Срочно! Институт Академии Наук…

Но едва синева неба полиняет от яркого солнца, а иссиня-белые шпили гор скроются под шапкой туч и над городом повеет откуда-то запахом мерзлых почек, хвои и талой воды — исчезнет белая прозрачность улиц. И как-то выжидающе-упруго выгнутся ветви берез, и стремительно, с отчаянным криком затрепещет крыльями синичка, и где-то подо льдом зажурчит мутный ручей. Что-то тревожно ёкнет под сердцем у Софии, и блеснет на увядших губах робкая улыбка. Так приходил к ней март — месяц перемен.

Тогда она примчится домой пораньше, еще до прихода Юрика из школы, переворошит свой гардероб и начнет внимательно вглядываться в свое лицо, отраженное в зеркале. Какая-то спазма стеснит горло, когда она заметит, что новая, еле видная ниточка появилась в уголках глаз, и чуть поблекли щеки, и уже не так упруга вздернутая верхняя губка. И заметит, что в глазах исчезли, выцвели искорки, а зрачки стали шире. Только такие же длинные ресницы на крупном овале века. И такая же упругость в теле, что и в прошлом, и в позапрошлом году, и как будто была вечно…

И все же опять хотелось, чтобы в хрустальной вазочке на пианино появился букетик синих фиалок или мохнатого, как шмель, с запахом талой воды, сон-травы. Эти цветы всю весну приносил ей на почту приятный внимательный мужчина — бухгалтер автобазы. Руки у него холеные, с округлыми, аккуратно подстриженными ногтями, да и сам он, пусть и с одышкой, которая разыгрывалась весной, выглядел величаво, с каким-то внутренним благородством в повороте головы и всей осанке. Когда в вазочке появились ландыши, а затем и розы, ей показалось, что нет на свете ничего лучше весны. И лучшего человека, чем Александр Кириллович, ей уже не встретить.

Пригласила его к себе на чай. Он согласился охотно, как будто давно ожидал этого. И ей стало так легко… Провела гостя сквозь молчаливый строй вопрошающих, любопытных глаз. Пусть! Скоро она сама заговорит с этими женщинами!..

Александр Кириллович прихлебывал чай из блюдца. Аккуратно набирал ложечкой вишневого варенья, так же аккуратно клал его на язык, осторожно, боясь шевельнуть даже ресницами, подносил блюдце к лицу и одними губами втягивал в себя ароматную жидкость. И говорил, говорил… Казалось, он знал все, что где происходит, кто что сказал или мог сказать, где и какой разбился самолет, с кем помолвлена опять вдова Кеннеди-Онассис, и какие цвета спортивных костюмов будут доминировать на зимней белой олимпиаде в Инсбруке, и как можно теперь ездить, на отдых, не к морю, а в деревню…

— Это прекрасная мода! — наконец прорвалась со своим словом и София. — Если хотите, можно поехать… У меня мама живет здесь неподалеку. Так ждет меня! Я, когда приезжаю, всегда в чем-нибудь помогу по хозяйству — огород вскопать, картошку выбрать. А то еще, говорит, крылечко перекосилось… Ждет, старенькая!..

Александр Кириллович промолчал. Еще со вкусом отхлебнул чаю, о чем-то подумал, глядя куда-то в угол, вытер платочком лоб, затылок, словно ничего и не было сказано, и опять начал распространяться о диковинном обитателе озера Лох-Несс, «десятом чуде света», об искусственном мозге, который создают кибернетики Глушкова, о новых остротах на шестнадцатой странице «Литературной газеты» за подписью Евгения Сазонова… Она устало слушала, а мысль возвращала иное — давно умершие дни, когда они с мужем познакомились впервые и когда он так же безостановочно говорил обо всем на свете… И после ему было дело до всего на свете, только не до нее, только не до них с Юриком.