Любить не просто - [46]

Школа просит горсовет помочь оборудовать швейный цех. Если Соломее это интересно, она сможет перейти туда на постоянную работу.

Долгие зимние ночи Заволжья. За окнами монотонно шуршит колючий снег, в мерзлые стекла изредка бьет морозными крыльями ветер. А здесь, в цехе, тепло и тихо. Давно уже закончилась смена, все разошлись. Пригашенный свет колышет тени. Уборщица звякает ручками ведер, шаркает мокрой шваброй. Ее удивляет, что Соломея Афанасьевна каждый вечер остается здесь после рабочего дня, продолжает работать. Вот и эту кучу пальто можно было раздать всем рабочим во время смены, пусть бы каждый посмотрел, нет ли где брака…

А Гроза между тем не поддавался. Это был уже молодой парень с рыжеватыми усиками и щетинистым чубчиком боксера. Руки вечно в карманах. В рабочие часы не раз демонстрировал свою независимость или заставлял кого-нибудь из своего окружения работать за него.

Однажды она оставила свое рабочее место мастера цеха и подошла к Грозе. Тот и глазом не повел.

— Встань, пожалуйста, — спокойно посмотрела ему в лицо.

— В чем дело?

— Я прошу больше не садиться на это место. Теперь я тут буду работать.

Гроза прищелкнул языком и вышел в коридор.

Ежедневно садилась за его стол. Обойдет ряды, даст каждому задание — и за работу. Справлялась быстро. А в платежный день поднялась буря: Гроза, оказалось, забрал свою получку полностью, до копейки. Хотя за месяц пальцем не шевельнул. Все видели, как он отлеживался на тюках с тканями и ватой, да еще посмеивался над «Афанасьевной». Но тут терпение лопнуло у всех — даже у его поклонников (были и такие!), парня крепко вздули. Заставили пойти к Соломее.

Он подошел с виноватым видом. Стыдливо опустил глаза:

— Простите меня, Соломея Афанасьевна. Возьмите деньги, они ваши.

Соломея сняла очки (уже носила их), отстранила от себя конверт с зарплатой Грозы. Деньги ей не нужны. Но его раскаяние, его запоздалое прозрение!.. Это было превыше всего! Долго и пристально смотрела на присмиревшего парня.

— Садись, Гроза. Твое рабочее место свободно.

Пошла по рядам. Вернулась к столу, который месяц назад оставила.

— Тихо!.. Мастер идет! — летел впереди нее шепот.

…Много воды утекло с тех пор. Она подошла к зеркалу (женщина — всегда женщина). Сколола плотный узел волос на затылке. Задержала на себе взгляд. Точно впервые за долгие годы увидела себя. Нет, она не станет вспоминать, какою была в молодости. Все, можно сказать, в порядке. Вот только никак не избавится от привычки крепко сжимать губы. Это делает ее лицо суровым и педантичным. Хотя, наверно, она и впрямь стала такою.

Лучше не знать, как мы выглядим спустя много-много лет после первой сознательной встречи с собой. Мы с надеждой льнем к детям, пытаемся компенсировать потерянное в себе чем-то новым, найденным в наших детях. Даже невольно в мыслях приписываем им те черты, какие хотели бы видеть в себе…

Разожгла плиту, поставила кастрюли. А мысли то витали где-то далеко, вокруг Грозы, то кидались к Славкиной комнате, и тогда сжималось сердце.

Вдруг почувствовала — за ее спиной кто-то стоит. Кто это? Чья-то тень замерла на стене.

— Это я, мама. Доброе утро!

Бледная Соломея пыталась улыбнуться.

— Ты?

— А… что? — Мирослава моргала сонными глазами, не понимая, в чем она провинилась.

— Прости, Слава, я отчего-то испугалась. Сама не знаю — задумалась, должно быть. Не заметила тебя, думала, ты спишь.

— А я уже давно не сплю. Еще когда Данилыч позвонил.

За завтраком обе молчали. Грустное настроение Соломеи передалось и Мирославе. Соломея искала что сказать, чтобы развеселить дочь. И тут вспомнила — письмо!

— Славка, ты знаешь, что Данилыч принес? Письмо от Грозы.

— Что ж ты скрываешь? То-то я вижу: какая-то ты растерянная у меня сегодня. Наверно, что-нибудь такое написал?

— Стихи, стихи, на, читай…

— «Привет, начальница, ура! — громко читала Мирослава. — Меня вниманием пожалуй! Влюблен чертовски бедный малый, — пришла, видать, моя пора…» А дальше уже проза: «Ей-ей, не вру: наконец влюбился. Кажется, по-настоящему, на всю жизнь. Когда-то вы бранили меня, дорогая Соломея Афанасьевна, за то, что я слишком будто бы разборчив. Клянусь, что нет. Девочки вес ласковые и милые. Но полюбить я мог только такую, как вы… Наконец я нашел свою Таню. Она очень похожа на вас. Не знаю чем — какой-то добротой. Не сердитесь, дорогая! Мы вас все любили такой. Все.

Помните первую нашу встречу? Наверно, нет. А я, как сейчас, вижу: привозят нас, грубых, обветренных. В ватниках и таких похожих один на другого хулиганов… Где только нас не подбирали! По железным дорогам, под базарными рундуками. Война!.. И сказали: учитесь и будете работать. А мы работать не умели и не хотели. Смотрели на вас как на какое-то диво. Нас много, здоровых лодырей и мелюзги, а вы одна между блестящими рядами швейных станков. Мы грубо-насмешливые, даже жестокие. А вы такая светлая и чистая…» — Мирослава перевела дыхание. Помолчала. — «У вас были, я помню, такие светлые вьющиеся волосы — вы их еще как-то узлом скручивали. И белая кофточка под черным костюмом. Вся вы были такая ясная и торжественная. И я увидел, что все вдруг захотели походить на вас. Единственное, о чем я мечтаю теперь, когда стал считать себя человеком, — это сделать вам что-нибудь хорошее… Не знаю еще, что это будет. А пока что приезжайте, Соломея Афанасьевна, на мою свадьбу. Будьте мне вместо матери. Ваш сын — Гроза». Вот моя мама Ия и для Грозы матерью стала. А то была только дорогой и незабвенной учительницей.