Любить не просто - [4]

Он очнулся от слов Татьяны Андреевны:

— У меня важное дело к вам, Александр Трофимович. Не знаю, с чего и начать.

Перед ним еще серебрился на горячем солнце плес, гулко билось сердце, будто он бежал из последних сил, и поэтому мозг воспринимал слова, возвратившие его вдруг из детства, как-то отчужденно. Он никак не мог постичь их суть. Его мысли были все еще возбуждены воспоминаниями и держали его в том далеком и обольстительном мире. Он, однако, разглядывал Татьяну Андреевну, ее высокую шею, старательно скрытую стоячим воротником кофточки, узнавал коричневое пятнышко над бровью. Она была какая-то знакомая и незнакомая, эта женщина. Казалось, он знает и не знает ее. В памяти всплывали новые воспоминания, он улыбался им и никак не мог заставить себя вернуться к прерванному разговору.

— Что бы вы сказали, если бы я взяла в невестки вашу дочь? — Татьяна Андреевна выжидательно взглянула в его ставшее неподвижным лицо. Но его углубленный в себя взгляд свидетельствовал, что сейчас он витает мысленно где-то далеко.

Она немножко помолчала и снова повторила:

— Мой Андрей и ваша Алла хотят пожениться. Правда, они это решили без нашего согласия, да это сейчас не имеет значения. Но все же… Как-то нехорошо. Если бы мы совсем были чужими — другое дело. А так вроде ж… земляки… Хотя уже с каких пор не виделись!..

— А действительно — с каких пор? — ухватился он за последнюю фразу, тем временем мысленно подсчитывая, сколько же ей сейчас лет. Наверное, уже около пятидесяти, если припомнить, когда они учились в школе. А может, и немного больше…

— Считайте, что в последний раз виделись после войны… Во время митинга. Вы тогда были еще в военной форме…

Она упорно говорила ему «вы», будто стремилась подчеркнуть, что они все-таки весьма далеки и что между ними не может быть той близости, которая роднит людей уже в возрасте, выросших на одной улице, озере, речке и за много десятилетий прожитой жизни, нужды, слез и радостей приобретших общую мудрость.

Наконец и он припомнил, что они виделись в последний раз в своих Глубоких Криницах на митинге, возле братской могилы, выросшей в центре села, под Ясеневой горой. Но потом еще где-то виделись… Ему даже показалось, что она всю жизнь шла рядом с ним, что он всегда интересовался ею, сверял себя по ее жизни…

Белогривенко стоял впереди, рядом с председателем сельсовета Иваном Калениченко и председателем колхоза Петром Сухоруком, бывшим руководителем глубококриничанского подполья. Вокруг них застыли в суровом молчании односельчане — ветераны войны.

На огрубевших, обветренных их лицах были еще синеватые рубцы и пороховой загар. Один опирался на костыли, другой шевелил обрубком в пустом рукаве уже изрядно потертой солдатской шинели. Ветер шелестел осенней сухой листвой ясеней, устилавшей землю толстым слоем. Осень будто обласкивала изболевшиеся сердца людей хорошей погодой и ясностью красок. Золото, багрец, синева…

То ли от ветра, то ли от учащенного постукивания сердец тихонько позванивали на груди недавних солдат ордена и медали. Стояли они вокруг братской могилы такие же сосредоточенные и суровые, какими прошли по пыльным разбитым дорогам, войны, тянули на себе пушки, ящики со снарядами или патронами, раненых побратимов. Такими они сели теперь на трактор, на косилку… И снова в их Глубоких Криницах били неиссякаемые родники.

Александр Белогривенко почувствовал в себе особенную гордость: он имеет право стоять рядом с этими людьми. Сколько о них будет рассказано позже!.. Грудь Белогривенко так же сверкала на солнце орденами и медалями. Где-то в глубине души он сознавал, что его награды достались ему куда легче, нежели этим преждевременно поседевшим, искалеченным дядькам. Они топтали фронтовые дороги с самого начала войны, когда было наиболее трудно. Когда он еще доучивался… То-то же так мало тут этих дядек, а все больше молодых, таких, как он сам.

От этой мысли Белогривенко сник. Невольно отступил назад от Петра Сухорука, Ивана Калениченко, Степана Круполя, Николая Василюги. Им надлежит сегодня стоять впереди!

Впрочем, он ни в чем перед ними не провинился. Ему надо было доучиться, чтобы прийти на фронт настоящим врачом. И он стал настоящим хирургом…

В тот день открывали памятник воинам, павшим под Глубокими Криницами во время боев за Днепр. Выступало много людей. Говорил и он, Александр Белогривенко. Немного неловко чувствовал себя, потому что не мог сказать, как другие: участвовал в таких-то боях… в обороне Сталинграда, на Курской дуге, под Корсунь-Шевченковским, освобождал Прагу, громил в котлах фашистские группировки. Его битвы проходили теми же дорогами, но за операционным столом полевых лазаретов и в прифронтовых госпиталях. Он даже не был ранен. А те бессонные ночи, то нечеловеческое напряжение, которое изматывало и валило с ног, — что в них героического? Разве расскажешь об этом?..

Как думал, как чувствовал, так и говорил. И как-то вроде извиняясь закончил, что он — незаметный труженик войны.

Иван Калениченко отрицательно покачал головой:

— Вот благодаря таким незаметным труженикам мы и были спокойны на передовой. Ибо знали: они разобьются, помрут сами, а нас спасут! И мы уверенней шли вперед!..