Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - [13]

– Идёт! – сказали акселераты-переростки, и колесо отрядной жизни завертелось.

Витька не одобрил мою политику.

– Нельзя идти на поводу у шалопаев! – сказал он. – Ты бы сразу подошёл ко мне – я бы их мигом задавил!

– Война не лучший способ для консенсуса! – сказал я.

– Чего-чего?

– Согласия, согласия!

– А-а! Вот посмотришь, – сядут они тебе на голову своими консенсусами!

– Как сядут, так и слезут! Не сегодня-завтра будет воспитатель.

– Жди! – ухмыльнулся Витька.

Но я если дал слово, – никогда его не нарушу! Поэтому не стал говорить Витьке, что эти амбалы наши ровесники и в лагере незаконно находятся. И что с троими он вряд ли справился бы. А с воспитателем действительно что-то не ладилось. Те, которые в лагере, наотрез отказались идти в первый отряд, а от физкультурника ни слуху, ни духу. Зинаида куда-то звонила, с кем-то ругалась, но всё без толку. "Держись, – говорит, Тимур! Атаманом будешь! И чтобы никаких ЧП!".

И только она это сказала, как девочки приводят одного из моих с расквашенным носом.

– Куда вы его привели? В медпункт ведите! – говорит Зинаида.

– Да он хотел что-то вам сказать, – говорят девочки.

– Побили что ли? – догадывается Зинаида и так брезгливо на пацана смотрит.

Он как словил этот взгляд, так и выбежал.

– Вы видели, как его били? – спрашивает Зинаида девочек, и они отрицательно машут головами.

– Значит, упал, и на этом – точка! – А ты смотри – следи за этим!..

Это она мне сказала, и я понял, что жаловаться и скулить не придётся. Я – в столовую, а который с носом – уже там, и кровь уже перестала идти, и он помогает девочкам на столы накрывать.

– Да он посуду мыть не хотел! – сказал усатый.

– Ну, мы его немного и простимулировали, чтоб другим неповадно было…

Я конечно при людях мораль прочитал о том, что это не лучший способ, а сам подумал – эффективный, чёрт побери! Отозвал я амбалов и говорю им:

– Если кто-то из пацанов слушаться не будет, приводите его ко мне, и я буду с ним авторитетно беседовать. Если он кобенится, – я отворачиваюсь, щёлкаю пальцами, а вы его слегка обрабатываете. Потом опять щёлкаю, вы останавливаетесь, и я поворачиваюсь. И так до тех пор, пока результат не будет положительным. Но, конечно, без свидетелей. И чтобы никакой уголовки! А тем более – беспредела. Никакой крови и синяков! Психологическое давление через приемлемое физическое! И всё под моим контролем! Самостоятельно никого не лупить! Чтобы никаких сюрпризов! Не бравируйте своей силой! Это и так всем видно. Скромно себя ведите, скромно! И трудитесь наравне со всеми! Это, и порядок, – вызывает настоящее уважение. Подходит?

– Подходит! – говорят амбалы. – Умный ты мужик! Настоящий авторитет!

Вот так…

А что мне было делать? Я же не Макаренко или Ушинский какой-нибудь! А результат требуется как от них!

Мда-а…

Дежурство прошло без сучка, без задоринки. И когда Зинаида начала нас хвалить, я попросил её в виде подкрепляющего стимула разрешить на другой день провести моему отряду тихий час не в корпусе, а на природе. Всё равно никто не спит, а где-нибудь на полянке я лучше закреплю свой авторитет и проведу ряд педагогических бесед.

В общем – мероприятие!

Подумала, подумала Зинаида и, невероятно, но разрешила.

Аль Кепоне

На другой день, сразу после обеда, мой отряд взял одеяла и бесшумно и незаметно для лагеря прошёл на полянку, которую мои рыцари присмотрели ещё утром.

То, что мне разрешили нарушить один из самых важных режимных моментов, действительно, подняло мой авторитет очень и очень.

Один Витька был недоволен и на всякий случай увязался за нами.

Я был не против, так как запланировал просто позагорать на солнышке. Кто-то загорал, кто-то по землянику отправился – я не возражал. Пусть, думаю, привыкают к напряжению и расслаблению под моим руководством.

И всё бы было хорошо, если бы на эту же полянку не вышел Аль Кепоне со своей внучкой. Так старшего воспитателя окрестили мои подопечные, за то, что он каждый раз, когда входил в столовую, громко требовал всем снять головные уборы, а сам свою кепку не снимал. Он работал в каком-то филиале общества слепых парторгом, а в лагерь приехал, чтобы отдохнуть с маленькой внучкой. Ну и видимо, чтобы не выглядеть нахлебником и паразитом из песни «Интернационал» взял себе должность старшего воспитателя. Ему бы не лезть никуда, да не мешать, а жить себе потихонечку – так нет! Надо же, как и партия, изображать кипучую деятельность для очистки совести! Вот он и изображал. Везде свой нос совал, и шумел как бешенный. Я думаю, он только мешал Зинаиде. Но не она его ставила – не ей было его и убирать!

Вот он и выкатил на полянку, да как выкатил, так с открытым ртом и застыл.

Мы тоже замерли…

Вот тут Витька и отличился.

Он не стал ждать, когда Аль Кепоне раскричится и зайдёт так далеко, что обратно самому будет трудно вернуться. Витька подскочил к нему и сразу же примял, сказав, что это незапланированное мероприятие, но согласованное с Зинаидой. К тому же он что-то проверещал ему о подготовке к вечеру по экологической защите окружающей среды, Гринписе и всякому тому подобному и очень внушительному.

Аль Кепоне одурело, но облегчённо вздохнул, и мы с Витькой поняли, что вся эта партийная бодяга в действительности ему самому до фени. Что он мужик, наверное, не такой уж и глупый, но положение обязывает… Мы сразу указали ему на самые земляничные места, а девочки подхватили малышку и повели обоих туда. Видимо навели они их правильно, так как следующие два дня Аль Кепоне и его внучку мало кто видел в лагере.