Любимая - [9]

— Опять разболелся? — участливо откликнулся Сократ. — Это у тебя от вредной работы: сыро здесь, прохладно… Ничего не поделаешь, придется мне заговаривать твой зуб!

— Все смеешься? Смейся!.. — уязвленный Никанор вздумал постращать узника. — А триера с острова Делос уже на подходе к Афинам. Кончились празднества в честь Аполлона, завтра отравитель разотрет для тебя свежую цикуту.

— Излишне напоминать мне об этом, — невозмутимо ответил Сократ. — Для меня это — как больной зуб для тебя, который ты не забываешь неустанно ласкать языком. Но давай, любезнейший Никанор, попробуем отвлечься от болей своих, потолкуем на более возвышенные темы… К примеру, мы могли бы порассуждать о неслучайности одновременного рождения двух таких разных божеств, как Аполлон и Артемида.

— Но ты ведь как раз за безбожие и осужден!.. — не удержался от восклицания Никанор.

— Мы договорились не возвращаться к «больному зубу», а ты все свое гнешь, неугомонный!.. Неужто не понял еще, что я знаю о богах куда больше, чем судьи мои?

— Знать — это не то! — убежденно заявил тюремщик. — Я вот свою тюрьму до последнего закутка знаю, а надоела она мне смертельно!

— Настоящим знанием пресытиться нельзя… задумчиво произнес Сократ. — Всегда есть время понять: я знаю, что я ничего не знаю… А разве есть что превыше Знания, Никанор? Быть может, Оно и есть единственный Бог!

— Ну вот! За новых богов ты и поплатился!..

— Давай уж тогда разом, Никанор!.. В чем еще меня там обвиняли? В растлении молодежи?.. Надеюсь, ты не подозреваешь меня, как некоторые, в плотском влечении к моим молодым друзьям?

— Да не в этом дело! — заерзал на скамейке восковоликий тюремщик. — Ты растлевал умы своих учеников!

Сократа слова его сильно задели.

— В который раз тебе повторять: не было у меня учеников. Нету!.. Мои слушатели постигали знания вместе со мной, я помогал им, они — мне. Я зову их друзьями, а не учениками!.. Ты ведь видел их, Никанор, говорил с ними… Платон! Аполлодор! Ксенофонт!.. Да пусть кто попробует растлить эти умы — не удастся, клянусь псом!.. Я не позволю никому оскорблять моих друзей!

— Да я не со зла, чужие слова повторил… забормотал виновато Никанор. — А друзья твои и впрямь люди обходительные…

Сказать так он имел полное основание, да не смел объяснить узнику — почему.

— Повторил чужие слова? — Сократ сделал нажим на слово «чужие». — А ведь произносить слово следует только тогда, когда оно стало твоим, а не чужим!.. Ты, может, еще повторишь, что я враг демократического государcтва?

Никанор заерзал на скамейке еще сильнее.

— Но ведь ты же не рад торжеству демократии, не благодарен ему, так?..

— Торжество демократии? Где оно? — Сократ притворно стал озираться. — Быть может, его я олицетворяю, сидя в этой замечательной темнице?.. О каком торжестве ты говоришь, любезный Никанор?.. О каком торжестве можно говорить, если Афины унижены Спартой, если труд унижен неправедным богатством, если ум тупостью подмят?..

Никанор счел за благо не отвечать, но Сократ пошел на хитрость, чтобы втянуть его в опасный разговор:

— Вот я, к примеру, часто повторяю, что мне дороже всех вещей мой старый гиматий, в котором прошел я по всем дорогам жизни. И не только говорю, но и знаю, что он мне дорог, каждое пятнышко на нем, каждая дырочка — отметины моего пути отзываются во мне воспоминаниями… — говоря это, узник вертел в руках свой ветхий плащ. — Вот тут, видишь, зашито — это мне еще в молодости продрал зубами бешеный пес, когда я впервые возвращался с пира у Перикла. А вот эту полу подпалил я о светильник в доме Аспасии… — Сократ долго разглядывал обожженное место и в выпуклых глазах его будто мелькали блики того светильника. — А вот это пятно моя Ксантиппа оставила: плеснула в сердцах из ойнохои, не вода в ней была — масло!.. Так вот, представь, любезнейший Никанор, будто я торжественно вручаю тебе этот засаленный гиматий да еще и требую от тебя ликования и благодарности. За кого бы ты меня тогда принял?

— За сумасшедшего, — ответил тюремщик, не задумываясь, но смутился, вспомнив, что на афинских рынках в последние годы нередко кое-кто из обиженных именовал Сократа сумасшедшим.

— А если бы я гиматием своим на самом деле вовсе не дорожил, а только лживо расхваливал его достоинства и требовал благодарности за него тогда бы ты меня за кого принял?

Не чуящий подвоха Никанор брякнул, не задумываясь:

— За мошенника!

— Верно!.. Вот и афинские граждане вправе называть мошенниками тех, кто, разглагольствуя о свободах и демократии, лишил людей возможности зарабатывать кусок хлеба, отнял не только гордость за настоящее, но и за славное прошлое, кто, зовясь «вождем народа», в короткий срок обобрал этот народ до нитки, скупил за бесценок лучшие земли и, лишь исправно обещая вернуть Афинам былую славу и могущество, на деле только заискивает перед иноземцами и собственноручно раздает наиболее обездоленным согражданам по полчерпака пустой похлебки, еще требуя за это благодарности!..

Никанор хорошо знал, как искусен в речах Сократ, отлично понял, что обличение. высказанное смертником, острием своим направлено в главного демагога