Любимая - [5]

Толстогубый, лобастый, кряжистый, рыжеволосый, он выделялся среди сверстников из афинского дема Алопека не только необыкновенной живостью языка, но и неистребимой тягой найти объяснение всему сущему, докопаться до корней. Найти связи внешне разрозненного. Хорошим подспорьем стала ему в этом богатая библиотека в доме его закадычного друга Критона, отпрыска знатного аристократического рода.

Когда Критон впервые ввел его в отцовскую библиотеку, когда увидал Сократ великое множество футляров с вложенными в них пергаментными и папирусными свитками, закрытых золотыми крышками, хранящими мудрость веков, разгорелись вылупленные буровато-зеленые его глаза, и голос, всегда зычный, от волнения перешел в свистящий шепот: «Все это, все знать хочу!»

Библиотека дома Критонов дополнила для Сократа обязательное в Афинах мусическое и гимнастическое воспитание, не дополнила даже, а подняла его на высоты незаурядные. А были еще беседы и споры со смышленым красавчиком Критоном и его добродушным отцом, которые вскоре признали, что ум Сократа несравненно гибок и глубок.

Были позже занятия у видных софистов[17], оплаченные драхмами из первых заработков Сократа (отец Критона стал заказывать ему небольшие изваяния для своего сада), однако не много времени понадобилось настырному и пытливому сыну Софрониска, чтобы убедиться: за мудреными словесными выкрутасами большинства софистов лишь плутоумие, пустота, а порой и нечестивость. (Забыть ли, как томнотворно склонял его толстобрюхий софист Архелай разделить с ним ложе?!).

Разочаровавшись в софистах, Сократ неожиданно нашел другого наставника: им стал Анаксагор, учитель и воспитатель великого Перикла, который уже был избран к тому времени афинским стратегом, становился признанным вождем демократов.

Анаксагор из далеких Клазомен: кладезь мудрости, воплощение добродетели, сеятель безбожия, растлитель молодых умов! — и все это об одном человеке, высоком, сухощавом, будто провяленном до костей, серебро бороды которого плохо скрывает таинственный шрам на щеке, след бурного прошлого, а неблагозвучный говор выдает малоазийское происхождение. Зато уж лишают покоя, будят живой ум рассуждения его.

Анаксагор сам приметил босоногого Сократа на шумной агоре[18], где безвестный сын малоизвестного ваятеля победил в споре прославленного софиста Гиппия из Эллиды, не просто победил, а посрамил, выставил на посмешище любящих погоготать афинян.

Гиппий велеречиво рассуждал о душе человеческой, для которой любой государственный закон — тиран, и лишь ничем не ограниченная свобода позволяет ей расцвести, набрать высоту. Сократ же, дерзкий сопляк, переходя от нарочитого самоуничижения к почти неприкрытому ерничеству, без натуги показал, что мудрствующий чужестранец на самом деле ратует лишь за неограниченную свободу богачей наживаться, пользуясь беззаконием.

Посрамленный Гиппий, возмущенно пыхтя, выбрался из гогочущей толпы пропахших оливковым маслом, вином и потом афинян, которым состязания спорщиков были любы не менее перепелиных боев. А на плечо ставшего героем дня Сократа легла сухая ладонь Анаксагора…

Потом они часто встречались, чуть ли не ежедневно гуляли по луговому берегу Илисса, и беседы их росли, ветвились, словно живые дерева, но корнями уходили всегда к одному: что следует считать Высшим Законом Всего Сущего?

Сократа и раньше не удовлетворяло уверение древнего философа Анаксимандра, что этим Законом является вечное коловращение материи. «Неужто простым коловращением порождены гармония, красота, неповторимые души людей, их страсти и утонченные чувства?!» — недоумевал молодой, склонный к философским размышлениям ваятель. Более близки были для Сократа рассуждения косноязычного из-за чуждого наречия, но горячо убежденного в своей правоте Анаксагора, будто посланного ему покровителем Аполлоном.

Учитель и друг великого Перикла утверждал, что все сущее обусловлено соединением и разъединением первичных частиц, которые называл он «семенами вещей», растолковывая далее, что этим разъединением и соединением руководит единственный бог — Нус, являющийся Всемирным Разумом.

— Один только Нус? И других богов нет?!. запальчиво спрашивал Сократ.

— И других нет, потому что они не нужны, спокойно отвечал сухощавый наставник.

Такое объяснение тоже не могло полностью устроить Сократа, в нем виделось ему унижение непознанного величия, подмена живой Истомы холодным ее трупом.

«Только разумом, рассудком только, пусть и Мировым, вершится все Сущее? И никаких прекрасных безрассудств?.. — думал он. — Нет, должен, непременно должен быть высунутый дразнящий язык! Тело несовершенно, если помимо думающей головы нет вызывающей смех или вожделение голой задницы!..»

Сократ боготворил безбожника Анаксагора, искренне считал его умнейшим в Афинах, однако, охотно выслушивая его объяснения причин лунных и солнечных затмений, принимая даже их на веру, никак не мог согласиться, что солнце всего лишь огромный раскаленный камень, а луна — камень холодный.

Особенно задевало его принижение солнца: стал бы он всего лишь раскаленный камень приветствовать каждое утро вскинутой правой рукой и прочувствованными благодарными словами!..