Любимая - [23]

Услыхал крики жены — обрадовался: успели…

Повитуха пожурила Лептина, что не догадался воды согреть, он и занялся этим. А она принялась осматривать роженицу, ощупывать. Бедняжка ненадолго затихла в умелых руках.

— Говоришь, жена, а за дочку сойдет… повернулась повитуха к Лептину. Бедра-то вон какие узкие, тяжело будет рожать…

Сердце Лептина сжалось, лишь прокряхтел в ответ.

— Ступай пока во двор, — велела ему повитуха. Ты мне только мешать сейчас будешь. А понадобишься — позову.

Лептин тяжко вздохнул, вышел из дома, сел на лавку посреди дворика, запрокинул в небо тронутую сединой бороду. Там звезды висели — яркие, крупные. И взмолился им Лептин, всем богам Олимпийским взмолился:

— Не отнимайте любимую!..

Из дома опять донеслись стоны и крики, они стали уже почти непрерывными. Крики и стоны жены рвали сердце Лептина, он зажал уши ладонями, закрыл глаза, хотя в потемках в этом и не было надобности. Чтобы забыться, стал вспоминать…

Больше года назад кончилась его одинокая жизнь. А жил он раньше, как паук, не общался почти ни с кем, плел свои сети, выносил на продажу, норовил взять за них побольше, выручку с друзьями не пропивал, да и друзей-то не было, и вино-то в последний раз пил, когда родителей в одно лето отдал погребальному костру. Считал, что слабнут руки от вина, ловкость теряют — как сети плести? А они, сети, выходили у него что для рыбной ловли, что для ловли птиц, крепкими, легкими, лучше не сыскать. Только прибыли приносили ему немного. Потому и в «Дом услад» наведывался не так часто, как хотел…

Там-то, возле «Дома услад», он и встретил ту, что изменила его жизнь. Вышел из этого вертепа, чуя благостное опустошение, и увидал жмущуюся к стене девушку в бедном, как у рабыни, пеплосе. В свете красного фонаря разглядел, как тонки черты ее лица, будто из благородных она.

— Ты чего здесь?.. — спросил он грубо.

— Может, на работу возьмут?.. — тихо сказала девушка. — Нет у меня никого…

— А ты знаешь, что здесь за «работа»?

— Знаю…

Дрогнуло сердце угрюмого Лептина, когда представил, как будет трепетать, извиваться это хрупкое тельце в цепких объятьях гостей. Схватил девушку за руку и, ни слова не говоря, потащил за собой. Она от растерянности сперва не сопротивлялась, потом уперлась, как ослик, и даже за плечо Лептина укусила. И все — молча.

— Зубы-то побереги, пригодятся… — незло сказал он ей. — Я ж тебя не в кусты тащу и не на ложе свое!.. — усмехнулся даже. — Кабы ты в том доме, при «работе», кого укусила — ох и досталось бы тебе!.. Для тебя я другую работу подыщу.

— Какую?.. — прошептала, еще не веря, девушка.

— Будешь помогать мне вязать сети.

— Я не умею.

— Научу!.. Ну, еще по дому прибраться, ячменную кашу сварить…

— Вот это умею. Я у Сократа служила…

— У того самого, что ли? — Лептин слыхал о Сократе (да кто о нем в Афинах не слыхал!..), даже видел его не раз в окружении учеников на рынке, но философ ему не понравился, как всегда не нравятся говоруны молчунам.

— У того. Меня жена его невзлюбила, прогнала…

— За что?

— Да ни за что! Я Сократа полюбила…

Лептин сперва даже опешил, потом, обычно угрюмый, расхохотался.

— А лет-то тебе сколько? — спросил он сквозь смех.

Девушка смешалась, потом сказала:

— Ладно, тебе врать не буду. Двадцать третий пошел…

Лептин проглотил смех, уставился на нее недоуменно.

— Это я просто такая маленькая, моложе кажусь… Меня Сократ тоже любил…

— О Диоскуры![39] — воскликнул Лептин. — Каких только чудес не бывает!.. А как зовут тебя, кто отец?

— Зовусь Мирто́. Отец мой Синдар ничем не знаменит, давно помер, зато дед мой, хоть тоже умер в бедности, — сам Аристид Справедливый![40] — в голове сиротки прозвучала гордость.

Лептин облегченно вздохнул.

— Понятно, врешь ты все! И про Сократа врешь!..

Только зря он не верил. Все оказалось правдой.

Повитуха звала Лептина, высунувшись из двери, но он не слышал ее, поскольку сидел на лавке, зажав уши ладонями. Тогда она подошла к нему, потрясла за плечо. Он опустил руки. В уши его ворвались стоны жены и голос повитухи.

— Кирпичи нужны. Есть у тебя?.. Неси скорей!

До блеска обожженные кирпичи Лептин заготовил для ремонта очага. Ничего не понимая, притащил в дом, сколько смог унести. Глянул на Мирто — у нее крик в глазах, а руки плетьми лежат. Комок подступил к горлу Лептина.

Повитуха, сооружая из кирпичей две рядом стоящие стенки, объясняла:

— Головка у ребенка большая, очень большая… Никак не выходит!.. В Египте родильные кирпичи применяют… Если Афродита наша разродиться на дает, пускай ихняя Исида поможет… А ты помоги-ка мне ее усадить!

Вдвоем они усадили ослабшую Мирто на две стенки кирпичей.

— Тужься! Тужься! — кричала ей повитуха, лицо ее стало бледным, некрасивым совсем.

Не могла тужиться Мирто, силы ее покинули, в кровь кусала губы, вместе со стонами вырывались крики.

— Головка большая, ох, большая! — сокрушалась повитуха. — Замучил он ее…

Лептин поддерживал Мирто сзади за худенькие плечи, видел ее рыжеволосый затылок, четкую строчку позвоночника и тупо думал:

— У нее головка маленькая… у меня — тоже… а у него — большая…

Наконец повитуха поняла, что и египетский способ не поможет.