Любимая и потерянная - [44]

— Мягкое сердце хорошо лишь в сочетании с твердым разумом, — ласково сказал он вслух, обращаясь к Макнабу; и вдруг, моргнув глазами, сконфуженно откашлялся, поняв, что начал отповедь, которую собирался сделать Пегги во время последнего спора.

На стене за спиной Макэлпина висел портрет лесоторговца Мэрдока, написанный в темных тонах — коричневом, черном и цвета жженой охры. На фоне этого портрета лицо Макэлпина, стоявшего со скрещенными на груди руками, казалось бледным и унылым. «Бог ты мой, — подумал он, — что я плету? И все этот чертов глоток виски. Ведь предполагается, что речь у нас идет о международных делах и Объединенных Нациях». Немного овладев собой, он продолжал:

— Я хотел сказать, сэр, что вы, со своей стороны, ясно видите, как превратно понимают эти идеалистически мыслящие люди самое устройство Объединенных Наций. Оно действительно цинично, сэр, но вы пытаетесь представить его в его настоящем свете, верно?

— Мне нравится ваша… мм… искренность, Макэлистер, — выдавил из себя член кабинета. — Пусть же восторжествует твердость.

— Именно твердость, — согласился Макэлпин.

Он еще не совсем протрезвел, но привычные фразы вернули его в прежнюю колею. После той ночи, которую он провел в вульгарном негритянском клубе, терзаясь из-за девушки, которой почти не знал, он снова почувствовал себя в своем кругу. Он снова был в привычной атмосфере, и к тому же в голове у него прояснилось, он уже мог сосредоточить свое внимание на морщинистой, тонкой шее Эрнеста Хэвлока, который стоял к ним спиной и все время вертел головой. Вот он поднес к шее руку — мистера Хэвлока беспокоил сквозняк, тянувший из открытого окна.

— А ведь он насквозь продулся, этот мистер Хэвлок, — заметил Макэлпин. — Прямо жалко смотреть.

— Что вы имеете в виду? — спросил мистер Карвер.

— Я говорю, что дует из окна. Придем же на помощь мистеру Хэвлоку! Закроем окно!

— Я закрою, Джим, — сказал мистер Карвер и, когда член кабинета отвернулся, чтобы взять еще одну палочку сельдерея, шепнул: — Независимость — похвальное свойство, но вы уж очень лезете на рожон.

К этому времени гости Мэрдоков, исчерпав все возможности церемонной беседы, затосковали и стали разбредаться кто куда. Все общество мало-помалу разбилось на две большие группы. Франкоканадцы перебрались в гостиную, где чувствовали себя непринужденно в обществе своих, а англичане потянулись в столовую, влекомые сандвичами и пирожными. Член кабинета министров, оставшись наедине с внушавшим ему тревожное опасение Макэлпином, с напускной сердечностью сказал:

— Мне нужно позвонить. Я скоро вернусь, Макэлистер, — и быстро удалился.

Макэлпин остался один, недовольный и расстроенный. Такого острого недовольства собой он еще никогда не испытывал и не понимал, из-за чего оно. Неожиданно раздался голос Уэгстаффа: «Я не допущу, чтобы нас втягивали в неприятности». Потом голос Роджерса: «Кого-то прирезал в Мемфисе». Потом эти голоса исчезли. Он уже не был уверен, что слышал их. Но тут вдруг он увидел, разумеется, под влиянием винных паров, но с поразительной отчетливостью увидел перед собой деревянного леопарда и Пегги. Словно зачарованная, девушка смотрела и смотрела на зверя, пока он вдруг не прыгнул на нее.

— Берегитесь! — крикнул Макэлпин.

— Джим! Джим! — окликнула его Кэтрин.

— А, Кэтрин, вот и вы, — сказал он с невыразимым облегчением.

— У вас такой страдальческий вид, Джим.

— Тоскую в одиночестве.

— Разве это такое уж бедствие? В этом доме кого угодно могут бросить одного. Скажите лучше, Джим, что вы тут наговорили? — спросила она озабоченно.

— Да почти ничего. Мы разговаривали о политике. А что?

— Папа немного встревожился.

— Что же его тревожит?

— Вы не сказали ничего обидного Макнабу? Или Хэвлоку?

— Оскорбить его? Да ни за что на свете! И зачем мне его оскорблять?

— Станьте на время паинькой, Джим, Не будьте таким прямодушным. Это хорошо, но не сейчас и не здесь, ладно?

— Я человек прямодушный, — ответил он величественно. — Разве не поэтому ваш отец хочет, чтобы я работал у него?

— Но вы еще не получили места, Джим. Смотрите, как бы оно не ушло у вас между пальцев.

— Не получил. Это верно — не получил. Я буду осторожен. Принести вам что-нибудь выпить?

— Нет. Я от вас удираю. Пожалуйста, не пейте больше.

— Ни в коем случае, — твердо ответил он.

Гости расходились. В опустевших комнатах стали заметны картины на стенах, ковры на полу. В гостиной был огромный китайский ковер. В столовой — персидский. Слова Кэтрин встревожили Макэлпина. «Что же это на меня нашло? Что заставляет меня разрушить все до основания?» — думал он. Перейдя в гостиную, он потолкался среди французов, с важным видом обсуждавших романы Андре Жида. У всех этих франкоканадских католиков протестант Жид вызывал бурный восторг. Их пленял его стиль. Макэлпину стало скучно. Его охватило еще большее раздражение. Рядом с ним о чем-то спорили Карвер и нагловато улыбающийся молодой адвокат-француз, безупречно говоривший по-английски.

— Вы же не можете отрицать, что у вас не хватает технической интеллигенции, — говорил Карвер. — Весь упор сделан на гуманитарное образование, на искусство, изучение классиков.