Любимая и потерянная - [43]

Макэлпина давно уже никто не называл капитаном, и ему было приятно это обращение.

— Мы с отцом Кэтрин говорили о вас, капитан, — шепнула Анжела. — Вернее, он говорил, а я слушала. Ну, знаете ли, вы произвели большое впечатление!

Она повела его сквозь толпу гостей в тот угол гостиной, где в полном одиночестве безропотно восседал ее муж, судья. Ему предстояло просидеть так еще два часа, а затем незаметно удалиться к себе в спальню, чтобы на следующее утро в судейском кресле чувствовать себя свежим и сохранять ясность мысли.

В столовой буфетная стойка ломилась от многочисленных бутылок отборнейших сортов бренди и виски. Кэтрин выпила немного бренди, а Макэлпин налил себе рюмку «Канадского клуба». Раздумывать, зачем он это сделал и почему его вообще потянуло отведать напиток такой крепости, он не стал. Результат же оказался самый ошеломляющий. Правда, перед этим он уже выпил довольно много вина в «Ритце» и к тому же вошел с мороза. Оглядевшись, он не увидел среди неожиданно расплывшихся, словно в тумане, лиц ни одного, которое бы показалось ему приятным, а ведь здесь собрались самые влиятельные люди, знакомство с ними могло быть ценным для него. Со всех сторон долетали обрывки привычных разговоров. «Я с вами не согласен, Перкинс, — доносился голос экономиста. — Меня отнюдь не тревожит то, что вы называете гнетом католического пуританизма…» Другой голос, вкрадчивый голос директора коммерческого банка, объяснял: «Покупаем у Штатов. Продаем Англии. Таким образом, находясь посредине…» — «Старая концепция могущества стерлингового блока…» — внушал голос адвоката, франкоканадца.

А Макэлпин думал: «И почему они все говорят с такой немыслимой напыщенностью и тупостью?» Он был взвинчен до предела, его угнетала тревога, а голоса эти только мешали ему. Подавленное настроение сменялось раздражением, потом вдруг на него накатывала такая безрассудная отчаянность, словно сам черт ему не брат. И всего одна рюмка виски.

Кэтрин тронула его за руку.

— Глядите, вон там. Ваш друг мистер Хэвлок, — сказала она, указывая на тихонького человечка с изящными манерами и тощей шеей. Чуть улыбаясь, он слушал Анжелу, которая говорила:

— Отчего это, Эрнест, мне теперь совершенно не хочется слушать симфонии? Только квартеты…

А ведь когда-то родители Джима не смели ступить за ворота виллы, где жил этот щупленький человечек. Отчего же сейчас Хэвлок кажется ему таким незначительным? Вспомнив детство, Макэлпин хотел было уже подойти к нему и заговорить, но тут снова кто-то тронул его за рукав.

— А, вот вы где, Джим, — сказал мистер Карвер. — Посмотрите-ка, здесь Генри Макнаб, вы, конечно, знаете, кто это? — переходя на шепот, спросил он. — Вон у столика с закусками, подойдемте к нему.

Широкоплечий светловолосый член кабинета министров находился в дальнем конце столовой, где угощался начиненными сыром палочками сельдерея.

— Отличный сельдерей, Макэлистер, — сказал он, когда мистер Карвер представил ему Макэлпина.

— Макэлпин, а не Макэлистер, сэр.

— Все равно, попробуйте сельдерей.

— Генри, я тут рассказывал Джиму о вашей речи в Организации Объединенных Наций, — мягким голосом проговорил мистер Карвер.

— Я читал ее, Макнаб, — очертя голову ввязался в разговор Макэлпин. — Ясное дело, вам иногда приходится помахать кулаками без драки.

Испуганное выражение на лице мистера Карвера почти протрезвило его, он попытался всмотреться в лицо Макнаба, но оно расплывалось перед его глазами.

— Я хотел сказать, вы здорово плеснули холодной водой на горячие головы этих идеалистов, — пояснил он.

Ответ члена кабинета ускользнул от его внимания. Джим расслышал лишь последние слова: «глупый самообман».

— Глупый самообман, — повторил Макэлпин, внезапно потрясенный неожиданной догадкой, больно кольнувшей его в сердце. — Ну конечно!

Он не заметил озадаченных лиц Макнаба и Карвера. Неужели весь этот вечер он только и делал, что пытался успокоить себя глупым самообманом? Он не стал искать ответа на этот вопрос. Зато тотчас же задал себе еще один: что, если Пегги тоже обманывает себя, и не только в том, что касается ее образа жизни, но и в отношении своих чувств к нему? Объяснись он с ней до конца, и может быть… В этот момент раздался голос мистера Карвера.

— Вы что-то сказали, Джим? — спросил он.

— Мне пришло в голову, — проговорил Макэлпин, — что я знаю людей того типа, который имеет в виду мистер Макнаб. Я говорю, — запинаясь, пояснил он, — о тех идеалистах, которые сами себя обманывают. На днях я разговаривал с такой особой.

— В самом деле?

— Да. Очень неглупая молодая девушка, очаровательное существо, — ответил он с грустной улыбкой. — Но говорить с ней все равно, что со стеной. Сплошной идеализм, ни малейшего благоразумия и самое безжалостное отношение к тем, кто окажется у нее на пути. По-видимому, для нее они просто не существуют. Этакая непреодолимая тяга к невозможному.

Искреннее, непритворное чувство, прозвучавшее в его словах, удивило и Макнаба и Карвера. Вино сделало Макэлпина болтливым. Он мечтательно кивал головой, а в мыслях своих уже давно покинул дом Мэрдоков и сидел в голой комнате на Крессент-стрит, возле железной кровати, разговаривая с Пегги.