Любимая и потерянная - [26]

— Скажите просто — незнакомый, — сказал Макэлпин и, открыв дверь, начал спускаться по лестнице.

— Погодите, погодите! — воскликнула миссис Агню. — Какой же вы ей незнакомый?

— А кто же я, по-вашему?

— Ну это вы просто шутите! — крикнула она ему вслед.

— Вовсе нет, — ответил он, помахал рукой и засмеялся.

Ветер приятно холодил щеки. Воздух был сухой, бодрящий. Все играло у него внутри. А в ушах звенел голосок милой английской девочки, встревоженно спросившей его: «Это он понарошку?» Эта фраза не шла у него из головы. Ему представилось, что все люди, когда-либо распоряжавшиеся им, видели, как он купил теплые ботинки для белой девушки, которая дружит с неграми, и ему очень нравилось чувствовать на себе взгляды всех этих людей. «Нет, нет, это он понарошку!» — в ужасе крикнул отец. «Право же, понарошку», — пробормотал старый Хиггинс, не в силах поверить, что так в нем заблуждался. И все офицеры из их кают-компании, и в первую очередь увешанный орденами капитан Уэлш, побагровев, ошеломленно восклицал: «Ну не всерьез же!» — «Нет, нет, не всерьез», — твердил в смятении ректор университета. «Боже милостивый, ну конечно, не всерьез!» — кричал мистер Карвер.

— Нет уж, — вслух сказал Макэлпин и весело хмыкнул: — Всерьез!

Глава десятая

Макэлпин условился с Фоли, что к ленчу они встретятся в кафе «Ла Саль», но пришел раньше и, купив в киоске выпуск «Сан», начал проглядывать ее в холле, как истый газетчик, всегда начинающий чтение газет со своей. В тот самый миг, когда он открыл редакционную полосу, включавшую и будущую его колонку, вошел Фоли.

Сейчас он ничуть не напоминал того Фоли, что веселился в «Клубе трепачей». Он был подтянут и торжествен, как маклер. Они спустились по ступенькам и сели за столик, накрытый скатертью в красную и белую клетку. Пить Фоли не стал, он никогда не пил в рабочее время. Макэлпин взял пива и холодного лосося, а Фоли заказал омлет с грибами. Он был не в духе.

— Ну как, кончилась у тебя эта волынка в «Сан»? — спросил он. — Или Джозеф Прекрасный все еще маринует тебя?

— Все идет как надо, — сказал Макэлпин и рассказал, как он завтракал с Карвером и о том, как Хортон заставлял взвешиваться толстяка Уолтерса.

— Премиленькая история! — сардонически произнес Фоли.

— Я бы сказал, это просто садизм.

— И садистом ты считаешь Хортона?

— Не так уж я туп. Дело не только в нем.

— На первый взгляд выходит, — сказал Фоли, — что у Карвера с его сотрудниками полный контакт. Видишь ли, Джим, — он усмехнулся, — во всяком деле должна быть голова.

— Совершенно верно.

— А случается когда-нибудь, чтобы руки что-то делали без ведома головы?

— Хортон, конечно, всего лишь рука.

— Вот именно. Значит, если тебе кажется, что получить место тебе мешает рука…

— Я его получу, — спокойно произнес Макэлпин.

— Ты так уверен?

— Да. Все, что ты говорил насчет Карвера, — правда, но только он сложнее, в нем есть и другая сторона.

— Я все знаю о Джозефе Прекрасном, — с раздражением сказал Фоли. — Я знаком с людьми, которые на него работают. Он тебя крепко зажмет в кулак. Он всех своих сотрудников зажал, только некоторые дурачки считают, будто это он им протянул руку спасения. Он так влез во все их личные дела, что у них ничего своего не осталось. Не редакция, а какая-то семейная плантация, черт бы ее побрал. Карвер там добрый старый хозяин, а Хортон — Симон Легри[4]. Впрочем, плевать мне на твоего Карвера. Не мне с ним работать, а тебе. Хотя сознаюсь, Джим, — добавил он, нахмурившись, — ты иногда бываешь прав.

— Да ну? В чем же это?

— Насчет Пегги Сандерсон. Как это ни удивительно, ты прав. Я, кажется, единственный во всем городе ее не раскусил. У нас в «Клубе трепачей» ее, оказывается, тоже знают. Дело в том, — пояснил он, как бы оправдываясь, — что я не особенно любопытствую, когда к нам в контору поступает новая сотрудница. Говорят, твоя малютка Пегги за полгода переменила три или четыре места, и на последнем, как я выяснил, не было никого, кто бы заблуждался на ее счет.

— Это в каком же смысле?

— В смысле трубочистов.

— То есть?

— Ну черных. Ты был совершенно прав, Джим. Она за ними бегает, — угрюмо сказал Фоли.

— Я тебе не говорил, что она бегает за черными парнями, Чак.

— Нет? Но похоже, что дело обстоит именно так, и в нашей конторе ей тоже указали на дверь. Ее только что выгнали. — Он злорадно хихикнул, скрывая за этим смешком досаду и растерянность. — Она тебе, наверно, толковала о расовых предрассудках, Джим. Да ведь дело-то совсем не в них, — сказал он убежденно, — а в том, что эта девушка потеряла ориентир. Меня сбило с панталыку мечтательное выражение ее глаз. Ты его, верно, тоже заметил? Так вот, говорю тебе, она плывет по течению, потому что завертели ее эти трубочисты, которые к ней пристают и наверняка получают от нее все, что хотят.

— Да постой ты, Чак. Ведь есть же у тебя свои глаза и свое собственное мнение. Так зачем повторять чужое? — взмолился Макэлпин, стремясь спасти что-то очень важное, что рушилось сейчас и в жизни самого Фоли. — Ты все понял шиворот-навыворот. Эта девушка вовсе не навязывает себя неграм. И в клуб она ходит совсем не затем, чтобы ловить там любовников. Уж это я наверняка знаю, — мягко и убежденно добавил он и рассказал Фоли о детской дружбе Пегги с семейством Джонсонов.