Любимая и потерянная - [25]

Но тут шорох ударявшихся об оконное стекло колких снежинок прервал его мечты. Сейчас зима. Он в Монреале. Один. Он встал и подошел к окну. Продрогшая улица. Температура опустилась ниже нуля. Слышно, как жесткий снег поскрипывает под ногами пешеходов, которые торопливо проходят по Шербрук, наклонив голову, чтобы защитить лицо от резкого ветра. В такое утро девушка, которой нечего обуть, кроме легких туфелек с галошами, может схватить пневмонию. Он подумал, что и самые бедные девушки, наверно, запаслись зимними ботинками на меху.

Выйдя из отеля с намерением позавтракать, Макэлпин направился к Доминион-сквер, где находился ресторан «Медвяная роса». Что ему в конце концов мешает позавтракать именно там? Порывом ветра у него чуть не сорвало шляпу. Мороз пощипывал уши. Стоял адский холод.

Маленький чистенький ресторанчик в этот час был пуст. За столиком неподалеку от двери сидела неизменно занимающая этот пост старуха с добродушным, матерински ласковым лицом. Она просиживала здесь часами и днем и утром и не заказывала даже чашки кофе. Макэлпин собрался было, описав внешность Пегги, узнать у старухи, была ли тут нынче девушка, но, уже поздоровавшись с ней, понял, что совершил ошибку. Даже взгляда, брошенного в ее сторону, было достаточно, чтобы влипнуть — старуха тут же начинала рассказывать историю своей беспорочной жизни. Переполнявшие ее материнские чувства не знали удержу, они распространялись на всех и каждого. Получив свой апельсиновый сок, кашу и яичницу с беконом, Макэлпин принялся за завтрак под приглушенный аккомпанемент негромкого, вкрадчивого голоса. При этом старая карга с материнской зоркостью ловила каждый взгляд, который он бросал в сторону двери. А его с каждой минутой ожидания все больше тревожила мысль о том, что Пегги нужны теплые ботинки.

Вошла худощавая англичанка в коричневом пальто с двумя красивыми, опрятно одетыми ребятишками: мальчиком лет семи и пятилетней девочкой. Мать, усадив их рядом с Макэлпином, отправилась к стойке делать заказ. Эти маленькие англичане уже побывали с утра у доктора. В руке у мальчика была палочка, какими врачи прижимают больному язык, чтобы осмотреть горло.

— Ну будь умницей, открой пошире ротик, — серьезно обратился он к своей чинной сестренке.

Та раскрыла рот, он надавил палочкой на язык и сокрушенно покачал головой.

— У тебя на гланде черное пятно, Сюзи, — сказал он своим лучшим докторским тоном.

— Ты это понарошку? — спросила Сюзи.

— Нет, Сюзи, правда, большущее черное пятнище.

Маленький доктор так вошел в роль, что девочка совсем растерялась, не зная, он это в игре говорит или всерьез. Она обернулась к Макэлпину и с тревогой спросила:

— Он понарошку, правда?

— Конечно, понарошку, Сюзи, — ласково сказал Макэлпин. — Он просто шутит…

Ему пришло в голову, что он мог бы сходить на улицу Сент-Катрин, купить в магазине Огилви пару меховых ботинок и занести их к Пегги на квартиру. Тут преисполненная материнских чувств старушка одобрительно улыбнулась.

— Детям все кажется настоящим, не правда ли? — сказала она. — Мать хорошо сделала, что так тепло их одела. Вон какой мороз!

Да, но теплые зимние ботинки стоят долларов десять-одиннадцать, а он уже за номер задолжал. С деньгами у него туговато. Его бесила мысль, что, по сути дела, он не в состоянии купить Пегги ботинки. Раздумывать из-за такой пустяковой траты — как это унизительно. Он обмотал шею шарфом, вышел из ресторанчика и, чувствуя себя легким, энергичным, бодрым, быстро зашагал сперва по Пил, а затем по Сент-Катрин к универсальному магазину.

В обувном отделе на вопрос продавщицы, какой размер ему нужен, он засмеялся и покраснел. Продавщица тоже засмеялась. Он посмотрел на ее ногу, красивую маленькую ножку, мысленно сравнил ее с ножкой Пегги, уплатил двенадцать долларов за теплые ботиночки из коричневой кожи и, насвистывая, отправился на Крессент-стрит.

Никто не отозвался на его звонок внизу, а возле парадного входа ему пришлось позвонить трижды, прежде чем появилась миссис Агню, на ходу нащупывая завязочки застиранного синего халата. Светлые, с проседью волосы падали ей на глаза.

— А, помню, помню, вы один из друзей мисс Сандерсон, — сказала она, дав ему повод подумать, что к Пегги прикомандирован целый полк избранных друзей, навещающих ее на дому. — А я тут так сладко задремала… — доверительно продолжала она, обращаясь к Макэлпину, как к старому знакомому. — Но что это мы стоим на холоде? У меня, понимаете, грудь заложило немного…

— Не будете ли вы так добры передать мисс Сандерсон вот этот сверток, — попросил он, заходя в прихожую.

— Конечно, конечно. Погодите-ка, я дверь притворю. Этак на сквозняке еще хуже прохватит. Я рада, что вы зашли. Вид у меня, наверно, ужасный, просто чучело какое-то, но тут, как на грех, вчера вечером… Вы только не подумайте, такое со мной не часто случается. Кузен из Сент-Агаты… Вы себе не представляете, полгода не видались, — добавила она, расплываясь в умиленной улыбке. — Ах что за мужчина! Я даже точно не знаю, кузен он мне или нет. Понимаете? А уж до чего бедовый, до чего живой! И ведь самому, между прочим, наверное, все шестьдесят, лысина во всю голову. Но видели бы вы, что он выделывал, когда водил меня прошлым летом в Белмонтовский луна-парк! Целую ночь с ним проездили на этих автомобильчиках, которые все сталкиваются. Народ вокруг хохочет, а мы все ездим. Так целую ночь и прокрутились на этих автомобильчиках. А ему хоть бы что. Знай усмехается. Весело было — потеха! А вчера вдруг снова заявился. Это, скажу вам, кое-что значит. Что вы говорите? Сверточек? Ну конечно. Я ей прямо в комнату положу. Как ей сказать, кто принес-то?