Люби меня в полдень - [50]

— Как же может быть иначе?

Беатрис нахмурилась.

— Если вы собираетесь сыпать язвительными замечаниями, я могу вернуться в дом.

— Ну, так возвращайтесь.

Он снова закрыл глаза, продолжая опираться на стену.

У неё было большое искушение так и поступить. Но стоило ей посмотреть на его неподвижное лицо, слабо различимое в темноте, как внутри поднялась волна безграничной нежности.

Кристофер выглядел таким большим и неуязвимым, казалось, простые человеческие чувства не оставили никаких следов на его челе, в небольшой впадинке между бровями. Но она-то знала, что он был абсолютно опустошён. Ни одному мужчине не понравилось бы потерять самообладание, а ему в особенности — ему, человеку, вся жизнь которого зависела от способности управлять собой.

О, как бы ей хотелось открыть ему, что совсем рядом есть их маленькое тайное убежище. Она бы сказала ему: «Пойдем со мной, я покажу тебе один райский уголок…».

Вместо этого Беа вытащила из потайного кармашка носовой платок и потянулась к  Кристоферу:

— Не двигайтесь, — проговорила она, и, встав на цыпочки, осторожно промокнула платком его лицо.

И он позволил ей это.

Фелан посмотрел на неё, когда она закончила, сурово сжав рот.

— У меня случаются моменты… безумия, — отрывисто бросил он, — во время беседы или когда я занимаюсь повседневными делами, в моём сознании возникают видения. А затем наступает провал, после которого я не знаю, что я только что сказал или сделал.

— Какого рода видения? — спросила Беатрис. — То, что вы видели на войне?

Он едва заметно кивнул.

— Это не безумие, — заявила она.

— Тогда что же?

— Я не могу сказать наверняка.

Он горько рассмеялся:

— Чёрт, да вы понятия не имеете, о чём говорите.

— Ой, да неужели?

Она пристально посмотрела на капитана, гадая, можно ли ему довериться. Инстинкт самосохранения боролся в ней с желанием помочь, поделиться.

 «Дерзость, будь мне другом!», — с грустью процитировала она про себя свою любимую строчку из Шекспира. Это был, по сути, девиз семьи Хатауэй.

Вот и прекрасно. Она поделится с ним постыдной тайной, о которой никогда и никому, кроме членов её семьи, не говорила. И если это поможет ему, значит, оно того стоило.

— Я ворую разные вещи, — прямо сказала Беатрис.

Это привлекло его внимание:

— Что, простите?

— Небольшие предметы. Табакерки, печатки, всякий хлам. Я делаю это неосознанно.

— Как можно воровать неосознанно?

— Ой, это просто ужасно, — честно призналась Беатрис. — Например, я захожу в магазин или в чей-то дом, вижу какую-нибудь мелочь, скажем, драгоценность или кусок бечёвки… и у меня появляется ужасное чувство. Это похоже на какой-то зуд… У вас было так, что если вы сейчас же не почешете зудящее место, то умрёте? И всё-таки вы не можете до него дотянуться?

Уголки его губ дёрнулись в знак согласия:

— Бывало. Обычно на ногах, обутых в армейские сапоги, когда стоишь в траншее по колено в воде. Пока над головой проносятся пули. Такое времяпрепровождение гарантирует ужасную чесотку, которую никак не унять.

— Боже мой! Ну, я стараюсь не поддаваться искушению, но этот зуд становится всё сильнее, пока, в конце концов, я не беру свой трофей и не прячу его в карман. Позже по возвращении домой, я сама не своя от стыда и смущения, и мне приходится изыскивать возможности вернуть то, что я украла. Вся семья мне в этом помогает. Вернуть украденное гораздо труднее, чем забрать. — Она поморщилась. — Иногда я не совсем осознаю, что делаю. По этой причине меня исключили из пансиона. У меня была целая коллекция ленточек для волос, точилок, книжек… я пыталась всё вернуть на свои места, но я не помнила, откуда я всё это забрала.

Беатрис осторожно посмотрела ему в глаза, опасаясь прочесть в них осуждение. Однако Кристофер более не сжимал губы, и лёд в его глазах растаял.

— Когда это случилось впервые?

— После смерти моих родителей. Однажды отец отправился спать с болью в груди и не проснулся. С мамой всё было гораздо хуже… она перестала разговаривать, почти не ела и отдалилась ото всех. Несколько месяцев спустя горе свело её в могилу. Думаю, я была очень юной и эгоистичной, потому что почувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Я не могла понять, почему её любовь ко мне не была достаточно сильной, чтобы заставить жить дальше.

— Это вовсе не говорит о вашем эгоизме, — его голос был тихим и ласковым. — На вашем месте любой ребёнок почувствовал то же самое.

— Мои брат и сёстры очень хорошо обо мне заботились, –сказала Беатрис. — Но вскоре после смерти мамы начались неприятности. Теперь такое случается не так часто, как раньше. Когда я спокойна, чувствую себя в безопасности, я ничего не краду. Это случается только, когда меня что-то беспокоит, я чем-то сильно взволнована, и я ловлю себя на том, что опять этим занимаюсь. — Её взгляд, обращенный на Кристофера, был полон сочувствия. — Думаю, ваша проблема станет не такой острой со временем, так же, как и моя. Потом время от времени она может снова беспокоить, но уже не так остро. Это не будет всегда таким болезненным.

Свет фонарей отражался в глазах Криса, обращённых на Беатрис. Он потянулся к ней и медленно, с трогательной нежностью привлёк к себе. Протянув руку, длинными, шершавыми от мозолей, пальцами он нежно сжал её подбородок, упокоив его в своей ладони, точно в колыбели. Кристофер привёл девушку в полное замешательство, когда заставил её склониться головой к нему на плечо. Его руки баюкали её, и Беатрис чувствовала себя так хорошо, как никогда в жизни. Замерев от удовольствия, она прижалась к Кристоферу, чувствуя, как при дыхании поднимается и опускается его грудь. Он играл с лёгкими прядями в основании её шеи, и поглаживания его большого пальца посылали приятную дрожь по её спине.