Любанька - [4]

- Сергей Иванович, а почему вы мне шоколадки носите? Я же вам неродная.

Девочка смотрела пытливо и требовательно. Сергей Иванович смешался.

- Ты это... Ты не думай, играй. Если разобраться, все люди друг дружке - родня. Не чужие... А мы с тобой подружились к тому же. Верно?

Чем-то его ответ удовлетворил Любаньку, нахмуренные ее бровки разгладились. Чтобы еще больше отвлечь ее, Сергей Иванович разобрал внутри дачи, заваленной досками и брусьями, угол, сколотил из обрезков столик и скамейку. Любанька ликовала, не менее ее был рад и Сергей Иванович. Постукивая наверху, он время от времени, ухватившись за балку, свешивался, заглядывая вниз: за столиком, в гостях, сидела кукла в розовом платье; воркуя, маленькая хозяйка угощала ее из пластмассовых тарелочек и блюдечек. Когда он доставал из кармана гвозди, в паузах сюда, наверх, доносился довольный тоненький голосок.

Владимир, отец Любы, уехал; к матери в роддом ее больше не водили девочка стала спокойней, ровнее, и странно, что спокойнее стало и Сергею Ивановичу. Еще не до конца поняв, он чувствовал, что дни эти - лучшие, пожалуй, во всей его не такой уж коротенькой жилни. Хотя на жизнь он не только не жаловался, но считал себя удачливым и счастливым. Трудовое детство в большой и дружной семье, светлое уже одним тем, что оно детство; ранняя женитьба - по сердечному, ничем не омраченному влечению; фронтовые годы - с одним, бесследно избытым ранениям и двумя наградами за разведку, наконец - уважение в коллективе и четвертый год неснимаемый с заводской Доски почета портрет, на котором он, правда, выглядит еще нелюдимее, чем в действительности. Негаданная дружба с этой крохой, каждое утро приветствующей его тоненьким голоском, - это плюс ко всему, и плюс, оказывается, увесистый, хотя недавно еще был уверен, что ничего к тому, что есть, больше и ненадобно.

О том, что детей у них не будет, Сергей Иванович с женой узнали давно, до войны еще, - тогда, в молодости, это не огорчало, его, по крайней мере. Когда он вернулся с фронта, жена - рослая, крепкая, налитая истосковавшейся силой - однажды сказала:

- Давай возьмем ребеночка на воспитание. Загадала: вернешься живой возьмем.

Уверовав в себя после случайной и единственной связи в госпитале, связи, не обременившей ни сердца, ни разума, он беспечно засмеялся:

- Погоди маленько.

Детей, однако, не было; Сергей Иванович упрямился, жена, затаившись, молчала. Она начала похварывать, желтеть, долго лечилась, а когда оправилась, незаметно както вдруг превратилась из молодой цветущей женщины в пожилую, какой одинаково можно дать и сорок и все пятьдесят. Мысль о детях приходила все реже, во многих отношениях жить вдвоем было удобнее, спокойнее, и только раз, перехватив тоскливый взгляд жены, он упрекнул:

- Чего ж терялась - пока меня эти годы не было?

Глядишь, кто-нибудь и был бы. Хоть наполовину, да свой.

Жена поплакала, отказалась идти вечером в кино, на том и кончилось. Время было упущено; дом их, как ему казалось, и так был полной чашей, пока вот сам же не обнаружил, что чаша-то с трещиной.

- Мой папа накупил мне всего! - хвасталась после отъезда отца Любанька и потешно перечисляла: - Пальто - раз, туфельки - два, комбинацию гарнитур называется - три! И еще купальник. Сергей Иванович, вы только посмотрите - ни у кого такого нет!

Задрав сарафан, она показала серебристо-чешуйчатый купальник, плотно облегавший ее худенькое тело. Сергей Иванович похвалил, и опять в душе засочилась горечь.

Как отрыжка.

Любанька теперь крутилась вокруг него целыми днями и не только не мешала, но даже помогала - одним своим присутствием. Не имело значения, чем она занималась - бегала ли по поляне, играла внутри дачи с куклой, собирала ли стружки, которые, к великому ее удовольствию, они сжигали потом в ложбинке, - главное, что она была где-то здесь, с ним. Выдумщица, она стала провожать его вечерами, усердно работая педалями своего велосипеда так, что едва не доставала коленками до подбородка.

По утрам Сергей Иванович начинал с того, что шел к Николаевым на колодец, в огород, зачерпывал ведро воды, - конец августа выдался горячим, Сергею Ивановичу приходилось спускаться со своих лесов попить бессчетное число раз. Любанька в эти ранние часы безмятежно спала, и он неизменно осведомлялся:

- Спит?

- Спит, - так же неизменно подтверждала бабка.

Грузная, с белым нездоровым лицом, она об эту пору обычно сидела на крыльце, кормила кур, бесстрашно толкавшихся у ее ревматических, с синими венами ног. - Ужо встанет, прибежит.

Сергей Иванович коротко благодарил за воду и молча уходил, чувствуя на себе ее пытливый взгляд. Однажды все-таки бабка не выдержала.

- Чем девку-то привадил? К отцу ведь так не льнет. - Усмехнувшись и словно бы недоумевая, она оглядела его - уже седоватого, высокого, большеносого, с глубоко упрятанными под нависшие брови глазами, мудро догадалась: - Своих-то нет, что ли?

- Нет. - Легко, как пушинку, державшая полное конное ведро рука Сергея Ивановича окаменела взбухшими мускулами. Настроение у него от этого прямого и в общем-то естественного вопроса сразу испортилось; доброе расположение духа вернулось только час спустя, когда Любанька кубариком подкатилась к нему - успевшая загореть, с синими, радостно округлившимися глазами и потемневшими после умывания прядками на висках.