Люба - [6]

Про «богов» с мопедами бабушка сама уловила:

— Да не робей ты перед этими рогатыми! — сказала прямо. — Ничего хорошего там не найдешь, не тянись к ним. Пройди мимо — вроде и нет их. Что скажут, не отзывайся и сама не задирай. Ума ведь там еще не нажито, а глупости через край. Лучше обходи, обидят. Годок-другой тебе еще повзрослеть надо, потом и сама станешь разбираться, а пока мне поверь: от этих — беги! Руки делом занимай, вышивайте вон с Аллочкой, вяжите, шерсти хватит, голову учебой займи, книжки читай. Я старая, а и то без книжки не засну…

Все понятно при бабушке, спокойно и надежно. Но уехала бабушка — опять Люба одна, в себе. Не совсем одна, с Аллой, которая с легкой бабушкиной руки для всех Аллочкой стала, но уж больно серьезна подруга, неговорлива, ей Люба всего рассказать не решается.

И вдруг с Любой случилось такое, чего предвидеть было невозможно.

Мамина сотрудница купила дочке туфли на модной негнущейся подошве. Туфли эти дочке оказались малы, и предложили их Любиной маме — для Любы. Деньги можно было отдавать частями, это устраивало маму, и вечером Люба уже примеряла новые туфли.

Они оказались впору, черненькие с красноватым отливом, с перепонкой и пряжкой. Снимать туфли не хотелось, в них сразу почувствовала себя выше, стройнее, но ходить на негнущихся подошвах было непривычно. Нужно было потренироваться; завтра она непременно наденет эти туфли в школу, и их обязательно заметят…

Люба собралась к Аллочке. Шагала по лестнице, приноравливаясь к новым туфлям, видела только ступеньки да туфли, а когда остановилась на площадке первого этажа и подняла голову — обомлела: вся компания тут.

Свет в вестибюле, как обычно, погашен, освещена лишь площадка, на которой замерла Люба. Кто-то сидел на корточках у стены, кто-то стоял, привалившись к теплой батарее. И все смотрели на Любу.

Повернуться и уйти, согнув спину? Вслед обязательно полетит какая-нибудь гадость. И опять будешь трусливо обходить компанию, выглядывать из-за угла, выискивая момент, чтоб незаметно проскользнуть в свой родной подъезд. Нет, преодолеть, не поддаться, идти как шла!

Люба откинула голову, шагнула на ступеньку. Всего три ступеньки и пять шагов до выхода. Пройти, во что бы то ни стало, пройти молча, гордо, независимо! Шагнула на вторую, но вдруг подошва соскользнула, и Люба, растопырив руки, еще пытаясь как-то сбалансировать и удержаться, полетела вперед.

— Да она разбилась! — ахнула какая-то девчонка, бросилась к Любе, стала ее поднимать.

Сочувствие вместо ожидаемой насмешки потрясло Любу. Она заплакала, уже никого не стыдясь. Ведь это так естественно: человек оступился, упал — его пожалели, помогли.

Люба никак не могла справиться со своими ногами. Сильная рука подняла ее за шиворот, тряхнула, поставила. Грохнул такой смех, будто затряслись стены, и эхо заскакало по ступенькам.

— Ну, даешь, черепаха! Вот это представление! — вибрировал над нею насмешливый голос. — Почему же ты не называешь меня козлом? У тебя это так бойко получилось, что я чуть не замекал…

«Бог» насмехался, но голос был не злой, вся компания тоже веселилась. Значит, не обидят, отпустят.

— Обалдела, детка! Кинь сюда! — попросил «бог» кого-то.

Люба стояла съежившись, придумывая, как выбрать момент и рвануть отсюда, никого не видела, не разглядывала. А «бог» что-то совал ей в руки, и Люба поняла, что это бутылка. Для чего она? Взяла и держала перед собой, пока «бог» не подшиб ее слегка ладонью снизу, горлышко бутылки приблизилось к Любимым губам, и он сказал:

— Глотни, подкрепи свои душевные силы.

Люба глотнула. Вино было сладковатым. Попробовала — ничего страшного, только тепло прилило к ушам. Она протянула бутылку «богу» и взглянула на него. Лицо не показалось таким противным, как тогда во дворе. Он подтолкнул ее к стене, вроде приказал: будь здесь! Люба отошла в тень, встала у стены, а бутылка пошла по кругу: к ней прикладывались, делали глоток, передавали дальше. То и дело отворялась дверь, и кто-нибудь входил в подъезд, волоча сумку с продуктами или ребенка. Бутылка исчезала, в подъезде повисала напряженная тишина, кое-кто отворачивался к стене, чтоб не узнали. Но взрослые торопливо проходили мимо, и было видно, что им неприятно и боязно, и никто не замедлил шага, не вгляделся, не заговорил. Кто-нибудь буркнет под нос, уже войдя в безопасную зону, возле лифта: «Безобразие, опять свет погасили!» — и юрк за дверцы.

На Любу внимания больше не обращали, ни о чем не расспрашивали, но по тому, что бутылка еще раз попала ей в руки, она почувствовала, что ее вроде приняли в «свои».

Кто-то высунулся из подъезда и объявил, что дождь кончился; все потянулись на улицу. Любу никто не позвал, и она осталась одна.

Вернулась домой, сняла злополучные туфли. Заснуть долго не могла: как же к ней теперь будет относиться компания? Ни о чем не расспросили, ни с кем отдельно не познакомили. Просто пожалели из-за дурацкого падения? А может, все же не против, чтоб она была с ними? В одном ведь доме живут, кое-кто и в одном подъезде. Для деревни такие соседи вроде родственников. А тут каждый за закрытой дверью — как в своей деревне.