Лям и Петрик - [94]

— Ну?

— Гайзоктер клянется, что самолично с ним разговаривал. Лям служит в Киеве, в понтонном батальоне. Гайзоктер даже передал мне свой разговор с Лямом. «Как дела?» — спросил Лям, а Гайзоктер в ответ: «Дела идут. Бьем немцев». Я передал ему записку для Ляма, он обещал еще раз встретиться с ним.

Жена Ары и его мать, наверное, радовались, когда Петрик приходил к ним, потому что он действовал на Ару успокаивающе. Домашние не знают, куда деваться от придирок Ары. Он то сидит мрачный, молчаливый, безучастный ко всему, ни с кем слова не вымолвит, то вдруг вспылит, накинется, накричит; терзает и себя и других, хоть из дому беги. И все из-за пустяков! Черт его знает, что они там сделали с ним на войне!

Петрик договорился с Арой, что в ближайший базарный день он встретится с безногим. Если они с ним не договорятся, о чем и как беседовать с мужиками и солдатами, то найдут другой выход.

В глубине души Петрик не очень верил, что с Арой можно будет что-либо сделать. Слишком уж он раздражен. Правда, когда Петрик приходит, Ара ведет себя спокойно, иной раз даже пошутит, приласкает ребенка, на которого в другое время и не глянет. Петрик, который с удовольствием возится с мальчишкой, никак не поймет, отчего Ара так груб со своими, почему ненавидит свой дом. Ведь здесь можно и отдохнуть, и поправиться! Здесь исполняют все его прихоти, ходят перед ним на цыпочках. Жена всегда старается быть веселой, разговорами отвлечь его от всех невзгод.

Вот они сидят, пьют чай. Петрик забавляет малыша, на руках у него котенок. Ара прихлебывает из стакана, а сам краем уха слушает, как жена веселым голоском рассказывает о котенке:

— Каждое утро приносит домой лягушку. Мы его гоним, а он хоть бы что. Кладет свою замечательную добычу у стола, поглядывает на хозяйку, трется у ног, хочет показать, какой он молодец, совсем взрослый кот.

Ара ерзает на стуле, пробует прервать разговоры жены, но та не унимается. Он злится, смотрит в угол, за дверь и думает о том, что помойное ведро стоит весь день, грязь в нем скоро начнет бродить, а она все болтает. «И чего она болтает?»

А жена сразу чувствует, что он думает о ней: «Она», опять «она»! — и зеленеет вся. Но умолкнуть она не собирается. Ему приходит на ум ее дальняя родственница — маниак, которой он часто попрекает жену. Схватив котенка за передние лапки, Ара поднимает его и говорит с еле сдержанным раздражением:

— Поглядите-ка на этого маниака!

Жена и не обернулась в его сторону. Это еще больше взбесило его.

— Ты что же думаешь, что я вечно намекаю на тебя и на твою родню?

Ни слова не сказав, она схватила ребенка и вышла из комнаты.

— К чертовой матери! — процедил Ара сквозь зубы, оттолкнул стакан и тоже выскочил из дому.

За городом, где овраги, луна льет густой синий свет. Он делает людей, идущих по этой шири, приземистыми и плоскими, так что никого не узнать. По сухой прошлогодней стерне, обратив лицо к горам, проворно шагает стройная женская фигура.

Тугой коленкор юбки шуршит от легкого девичьего шага. Эта беззаботная походка, сияющие просторы совсем не вяжутся с печальным лицом идущей. Из-за горы навстречу ей вышел юноша. Они на миг осветили друг друга взглядами, затем вместе направились к домику у бойни, в котором живет Переле.

За последнее время неясные надежды окрылили Петрика. Он стал как-то увереннее думать о завтрашнем дне; теперь его не заботили ни провалы, ни сомнения, ни собственное голодное существование. У него было лишь одно желание: быть здоровым! Быть готовым ко всему!

Его не трогали теперь заботы Переле о нем, ему было безразлично, как она к нему относится, по-прежнему или как к любому беженцу, каких здесь много, например как к той старой чете, которая отстала от всей массы бездомных и ютится в молельне. Все это его сейчас не занимало. Однако она здесь единственный близкий ему человек, с ней можно поговорить, посоветоваться; и затем, почему бы не иметь ее в виду, когда надо спрятать какие-то важные бумаги или листовки? Город кишит торговцами: «Купи, продай — барыш считай!»

Он заглядывал несколько раз на мельницу, останавливал рабочих, пытался затеять с ними разговор, но дело не клеилось. Они недоуменно переглядывались, забитые, изнуренные непомерным трудом. То же самое было и на заводе в Грушках: из прежних мало кто уцелел, а новички все придавлены, измучены.

А Переле занята чем-то далеким, чужим, озабочена и скрытна. Может быть, это из-за мачехи, которая полностью завладела ее отцом, а может, с ней стряслась другая беда. Кто знает? Но Петрику трудно вывести ее из оцепенения.

Она велит ему снять рубашку, чтобы натереть его уксусом и избавить от простуды, — ведь он хрипит. Петрик повинуется. Кажется, его широкая худая спина сама покряхтывает от удовольствия, когда маленькая ручка трет его. Уксус и холодит и жжет, аромат его будоражит. Петрик зажмурился, и ему представилось, как однажды вечером мать принесла какую-то мазь и вот так натирала его. Это было после тяжелого дня работы на лукьяновской мельнице. Петрик тогда сразу же блаженно уснул.

Вдруг несколько теплых капель обожгло ему спину. Он обернулся: