Лям и Петрик - [92]

Петрик стоял у калитки, раздумывая, что ему раньше загнать: шинель или сапоги и что купить на вырученные деньги — хлеба с колбасой или кусок сала? Он слушал гомон базара, и его вдруг потянуло: работать, работать, работать! В деревнях ему предлагали остаться, Аршин хотел взять его в кучера… Руки чешутся — хоть камень дробить, только бы трудиться! Правда, он знает: стоит ему взяться, как на другой же день бросит работу, все надоест, все прискучит. Он не способен сейчас заниматься чем попало. Надо найти товарищей, которые ему все объяснят, укажут путь, поведут за собой, выведут из тупика. Ведь теперь он уже не такой, каким был, когда его гнали на войну. Нельзя, чтобы все оставалось по-старому. Нет, так не может оставаться!

Не успел Петрик понять, что это за спиной хлопает, как шум приблизился и что-то шмыгнуло у него под рукой. Это оказался безногий. Он тоже остановился у калитки.

— Что, браток, большой базар нынче? — спросил он.

— Большой, — ответил Петрик и увидел, что борода у безногого аккуратно расчесана, приглажена, а лицо светлое, умные глаза лучатся, только взгляд почему-то беспокойный.

— Ты что здесь делаешь, солдатик? — спросил он внезапно.

— Ничего, — вырвалось у Петрика.

— Я вижу, ты болен, солдатик. Пойди домой, отлежись! Здоровым надо быть по нынешним временам. Надвигаются грозные тучи, будут и громы и молнии. Пойди отлежись! Ты знаешь здешнего помещика Лукьянова?

— Да.

— Земли у него много?

— Много.

— А у тебя есть земля?

— Нету.

— Вот видишь!

Безногий всей пятерней расчесал бороду и заковылял к базару.

Петрика действительно лихорадило, сильно жгло глаз под повязкой. Непонятное беспокойство овладело им: надо как-то осмыслить то, что говорит безногий. Петрик поискал его глазом в базарной толпе, потом, взяв на руку шинель, отправился продавать ее.

Длинными рядами стал базар, по которому бродили босые крестьянки с детьми и старики в огромных соломенных брылях. Молодые мужики почти все были калеками; многие из них просили милостыню, но самые молодые в потертых шинельках толпились у входа в пивную.

Покупать шинель у Петрика охотников не было. Старая крестьянка предложила за нее трех кур, он взял их и понес продавать.

Петрик зашел в аптеку за бинтом, и у него вдруг дыхание перехватило: здесь была Переле. Он еще раньше слышал от Сали, что Переле живется несладко: мать умерла, отец женился на прислуге. Переле будто сказала ему: «Папа, я отравлюсь, если ты женишься на прислуге». А он ответил: «Травись, дочка, травись!»

В последние годы Йося Либерс вел большие дела в Галиции. Когда разразилась война, все его товары, все его добро где-то там сгинуло, и он обеднел. Переле поступила в аптеку. Она, видно, Петрика не узнала. У нее было печальное лицо; она повзрослела, побледнела; волосы были гладко причесаны, от былых прыщей и следа не осталось. Переле бросила на него беглый взгляд и больше глаз уже не поднимала. Все прежние чувства воскресли в его душе, и словно скрипки зарыдали, вызывая и боль, и жалость. Он помнил Переле веселой и беспечной.

Петрик взял бинт и вышел убитый на крылечко. Здесь он немного задержался. Вслед за ним вышла Переле и, не глядя, протянула ему руку.

— Как вы поживаете? Я знала, что вы здесь, — тихо сказала она и помолчала. — Вот до чего мы докатились! — добавила она еще тише, повернулась и скрылась в аптеке.

Расстроенный, возвращался он на постоялый двор. Не имела ли она в виду и его, Петрика, когда сказала «мы»? «Мы», — это она, Петрик и Лям? «Вот до чего мы докатились!..» Да, Петрик завалится в солому и, как безногий, проспит до самого ухода отсюда. «Здоровым надо быть по нынешним временам». Завтра он встанет и тотчас уйдет из городка.

В самой гуще базарной толчеи собралась огромная толпа. Все тянулись куда-то к середине; чьи-то вольные, певучие речи захватили людей, и они стояли, насторожив уши, раскрыв глаза, разинув рты.

Петрик пробрался в самую середину толпы. Там сидел безногий. Но не речь он говорил, а разные истории рассказывал, вплетая одну в другую. Подле него стояла мисочка, и в нее бросали монеты, точно нищему. Странно.

— В этой бойне жестокой, в этой войне чудовищной и я участвовал. Дай-ка мне картинку на минутку! — неожиданно протянул он руку к стоящему в толпе мужику.

Мужик, купивший на базаре олеографию, чтобы повесить ее дома на стене, растерялся и под удивленными взорами толпы развернул бумажный лист. На нем дешевыми, лубочными красками была изображена схватка с немцами: русские рубят, немцы удирают.

— Глядите, глядите! — тыкал безногий пальцем. — Вам тут все понятно? Когда же народ прозреет? Видите полковника на пригорке? Я его хорошо знаю. Жестокий человек. Шестью деревнями владеет, земли сдает в аренду крестьянам, первейший богач. Но своей профессии не бросает, любит войну. Однажды он увидел в городе дочку провизора и потерял голову: «Хочу ее, и никаких!» И верно, другой такой красавицы не сыщешь. Ей было лет восемнадцать. Он взял за ней приданого пятьдесят тысяч и женился. А молодая жена, как водится, стала заглядываться на офицериков. Но полковник не замечал, что жена изменяет ему. Ну а его весь город боялся. Однажды он увидел: рабочий несет тяжелый тюк из города в деревню. Полковник тут же на месте пристрелил его, потому что тот был весь в поту, а полковник терпеть не мог пота. Однажды на балу, когда капельмейстер отлучился, полковник встал на его место и давай дирижировать оркестром. А капельмейстер вернулся и говорит: «Ваше благородие, я в ваши дела не вмешиваюсь, пожалуйста, не вмешивайтесь в мои». Полковник, недолго думая, выхватил шашку и зарубил его на месте. Полковника арестовали и вызвали из штаба генерала. Вот явился штабной генерал и спрашивает: «Где полковник?» А ему говорят: «Под арестом. Хоронить мы убитого не стали, ждали вас». А генерал приказал: «Полковника освободить, а капельмейстера похоронить!» Вот как! Слушайте дальше про полковника. Однажды вернулся он домой и застал у жены прапорщика. Полковник пришел в ярость: «Вы что здесь делаете?» Прапорщик кинулся бежать. «Смирно!» — скомандовал полковник и приказал вестовому: «Сбегай за парикмахером!» Когда парикмахер явился, полковник приказал ему сбрить наголо золотистые локоны жены. Парикмахер повиновался, а прапорщик, стоя навытяжку, вынужден был при этом присутствовать. Жене, конечно, эта операция ничуть не помешала — она надела парик и стала принимать других прапорщиков.