Лягушка (Повесть и рассказы) - [22]

— Спасибо, не нужно, все в полном порядке, — снова повторила Маргарита Викторовна и попыталась улыбнуться.

— Чего тебе? — неласково спросила химичка, поворачиваясь к Эре.

— Извините… вот анкеты… Я не знаю, может, они вам еще нужны?..

Химичка без слов замахала на Эру рукой, точно на курицу, забредшую в чужой огород, но Эра продолжала стоять. Прозвенел звонок.

— Вы видите, я в полном порядке, — повторила Маргарита Викторовна.

Химичка, поставив стакан на окно, смерила Эру осуждающим взглядом, взяла из шкафа журнал и вышла из учительской, проговорив напоследок, адресуясь к Эре:

— Бессовестные!

Учительская опустела, лишь в противоположном углу сидела учительница младших классов и разговаривала по телефону с кем-то из домашних.

— Думаешь, как лучше, а получается… — словно продолжая разговор, сказала Маргарита Викторовна.

— Вы не расстраивайтесь, — глядя в сторону, проговорила Эра.

— Всякая работа, увы, имеет свои издержки. И вот перед тобой одна из издержек педагогического труда… Тебя никогда не тянуло в учителя?

Эра встретилась глазами с Маргаритой Викторовной. Взгляд учительницы был одновременно и настойчивым, и жалким, она словно чего-то ждала от Эры — и Эра снова отвела глаза.

— Пожалуй… да нет, никогда.

— Если бы мне сказали, что придется столкнуться с подобным, я бы… я бы просто не поверила! И дело вовсе не в том, что у меня были какие-то идеализированные представления. В нашем классе, например, хватало трудных учеников всякого сорта, но, должна тебе сказать, хватало и трудных учителей. Плохих, неумных, грубых, ну и так далее. Я была уверена, что между теми и другими существует железная зависимость: не будь трудных учителей, не было бы и трудных учеников. Но если учитель хороший… Давай сюда.

Она забрала у Эры анкеты и, складывая по нескольку штук, принялась рвать их на мелкие кусочки, бросая в мусорную корзину.

— Я так хотела вас расшевелить! Ваша прежняя учительница — она ведь была немножко ретроград, верно?

Эра вспомнила Лину Сергеевну, грузную, с тихим голосом и вечно перевязанными эластичными бинтами больными ногами, — она очень печалилась, что пришлось оставлять их, не доучив до выпуска. Правда, последний год Лина Сергеевна чуть ли не через месяц уходила на больничный. Слово «ретроград» как-то не слишком ей подходило.

— Да нет… в общем…

— Вы писали по плану. А мне бы хотелось — от души.

Маргарита Викторовна в ожидании поглядела на Эру.

— Я понимаю, — выдавила Эра.

— Знаешь, в тот день, когда вы писали сочинение, помнишь, мне не хотелось сбивать вас ни рапортом дежурного, ни какими-то ненужными фразами, у меня даже настроение было совершенно особенное! И так оплевать все, так поломать… Это я об этом, как его… Даже имя его неприятно произносить.

— Вы знаете, он не совсем… то есть он совсем не такой.

— Он смазливый мальчик, вот в чем дело, — испытывающе глянув на Эру, проговорила Маргарита Викторовна. — Но ты вглядись в его глаза: в них ничего нет. Торричеллиева пустота! Абсолютная. Да что ты стоишь передо мной навытяжку? Бери стул.

— Спасибо. — Эра пододвинула к себе стул.

— И эта анкета… Она наводит на очень непростые мысли. Неужели молодость дается человеку лишь затем, чтобы прыгать козлом в дискотеке? Бр-р-р! Оторопь берет. Никаких интеллектуальных претензий. Лень, сибаритство, безразличие. Девиз: «Все и всё для меня, я же для других ничего!» Вот образ, который вырисовался у меня из ваших анкет. За очень небольшими исключениями.

— Но ведь каждый… все такие разные…

— К сожалению, гораздо более одинаковые, чем тебе кажется. Наше поколение было не таким. Более динамичным, подвижным, любопытным. Более общественным, если хочешь. Мы собирались не для того, чтобы балдеть в дискотеке, а чтобы дискутировать. Искать какие-то собственные, нетипичные подходы к жизни. Мы были философами! Да, да, не улыбайся.

— Все? — спросила Эра. — Все подряд философы?

— Да нет, был, конечно, балласт. Вроде этого… Мурашова. — Маргарита Викторовна выговорила эту фамилию с брезгливостью и даже рукой тряхнула, точно сбрасывая какую-то налипшую гадость. — Один пошел в мясники, носит перстень с бриллиантом, ворует, естественно, напропалую, другой спился, третий вообще из тюряги не вылазит. Я, когда их встречаю, перехожу на другую сторону.

— И все-таки… Он совсем не такой.

— Кто?

— Игорь. Мурашов.

— Должна тебя огорчить. Он именно «такой». Это его бунтарство — за ним ведь ничего не стоит. Да это и не бунтарство, собственно говоря, это хамство. Раздутая до невероятных пределов, ни на чем не основанная амбиция. Душевная тупость! Нравственная ограниченность! Хамство в квадрате!!

Учительница, разговаривавшая до сих пор по телефону, прикрыла рукой трубку, удивленно глядя на Маргариту Викторовну. Лицо у Маргариты Викторовны пошло красными пятнами, она схватила с подоконника стакан и стала пить воду, звякая зубами о край стекла. Наверное, не стоило говорить сейчас о Мурашове, и все же, глядя в сторону, Эра сказала:

— У него отец пьет. Даже не пьет, а самый настоящий алкаш. Страшно смотреть, я как-то видела его один раз.

— Ну… печально, однако в таких семьях вырастают и вполне порядочные дети, а тут…