Лябдянская смута - [4]

Пал на колени Хряпс, в губки индивеющие поцеловал.

- Карать буду, мля! - рыкнул. Слезу утер - и в бронелет. Наперсники за ним.

Воротились через ночь. Зелю схоронили на трагичной памяти полянке. Деревце посадили, чтоб не скучала. Хряпс холмику поклонился напослед и канул в избу топить тьму-печаль. На расспросы Фиська невесело отмахивал:

- Одного пыркошваром не добили. Утек, мля...

Наутро, тишком-нишком, никого так и не проведав, снялись архаровцы в смутном направлении.

Лябди грешным делом порешили, что насовсем.

СЛЯП 4

А век - валил пень через колоду, - и навалял: дела в царстве катили кубарем.

Победно завершилась война с аспидом. В одночасье стали их запросто и фугари, и пыркошвары дырявить, да так успешно, что за недельку царевы войска одержали викторию и воротились домой. Генералы скребнули затылки и триумф приписали к отчетам гения мысли своей. Хоть и чуяли: дело темное сколько лет в конфузиях как в шелках хаживали. Ломать голову, однако ж, не стали.

И тут карачун прибрал Гельдыпа I.

Для многих небо с овчинку показалось, и они, вторя, околели - пред страхом неизвестности. Ведь потомства Гельдып не оставил, ежели не в счет байстрючок от фрейлины, что после впрыска отворотного имела высочайшую честь под канделябром. И понесла.

Байстрючок рос блажным, бзикастым - то падун свалит, то изо рта пена - буруном, то из ноздри на манер кистеня - сопелька...

Злы языки брехали, что дофин чудит от бабаед-травы - имелся на то пример в простолюдье. Да выбор невелик, байстрючка-то к родовому древу кое-как прищепили, нарекли Гельдыпом II и помазали на царство. Но обиделась соседняя ветка - великие князья Гаплык. Удумали переворот. Но кондуит-служба бдила справно - обошлось малой пальбой во дворце, даром только царевича напугали - в стельку обмочился. Князьев, не глядя на титлы - в кишлаг. Но с тех пор царевич, как проснется, на взвод:

- Чу! Чу! Гаплык чу! Ы-ы-а-А!..

И - в корячки.

Как престольный покой оберечь? Плохо раскрываете - поставили на вид кондуиту, ну, заплечники и наладили товар - по заговору к завтраку. Головы корнали ежедневно и пунктуально - на дворцовой площади - хоть часы сверяй. Так и пошло: "без четверти гаплык", "гаплык ноль-ноль"...

И без этого гарниру дела в царстве шли колченогим косоходом: повитухи за военный период потрудились на славу - уж который год ни единого женского ребеночка не народилось и в ближайшем обозрении не заикалось. С бабаедом пересол вышел, да и царь-папаша Указом страху в кость нагнал. Не могут бабы баб рожать, хоть тресни. Война давным-давно минула, а они все солдатиков, да солдатиков. Не дети - дураки петые, ведь иным царевым маткам по ведру бабаеда, а то и более, угораздило. Заговор налицо. И в гаплык-час на площади всех повитухов, как одного, ампутировали. Подумали, и трахбаты по тому же месту - за разбазаривание женского семяфонду.

А еще в народе завелись болезни - обычные и дурные. Ну, обычные, те ладно - больше двух не пристанет, с болюном и отвалятся, а вот дурные... Недовольством пучить начало народ-то. В провинциях крамолия дурноцветом: "Царек - умом поперек, так себе, недостругок..."

Кондуит с ног сбился. Кишлаг от переизбытка трещит.

А у Гельдыпа II, надобно справедливо отметить, ум все же был. Когда некуда девать стало, Гельдып его и высунул:

- Войну, - говорит, - чу.

Министры - ура! Застоялись, мол. Пора фугарем-то пошипарить. Веди, батькин сын! А вот с кем воевать-то? Ясно дело - с заговорщиками! За сплочение!

Обчество струхнуло. Побежало. А кто побежал, тот себя и выдал. Грянула сплочевная война.

Народ - сволочь. Верить никому нельзя, поэтому Гельдып II решил:

- Чу!

Стали чугунами армию усилять. Склепали немыслимое количество - по мужицкому образу и подобию, только покрепче, помоторнее и похолоднее. И пошли давить заговоры по околоткам. Где мужик схоронился, баб за антибабий уклон - в кишлаг. Там женки дурнели и, поскольку все песни про миленького были под запретом, мерли от неизбывной тоски. Авторитет Гельдыпа II рос еще б чуток, и сровнялся бы с батиным.

Той грозной порою сплочильный разлет заприметил полузабытую Лябду.

СЛЯП 5

Бронелет наискосок боднул лябдянскую атмосферку и, схлопотав поддых, кувыркнулся в эфир. Разлетный Пеняй припал к лукошку и ахнул. Преткновение вышло оттого, что планетная лазурь была инда в пузырь забрана и потому имела замечательные отбойные качества - как, скажем, жиром обтянутое брюхо. И действительно, в одном месте ласа сходила на нет - в лунку на манер пупка, а на опупке той стояла заимка с холостой трубой. Пеняй туда и указал.

Отбойный пузырь прозрачно стягивался и нырял под забор - в лопухи, а посреди округлого подворья стояла замшелая изба. Бронелет едва приткнулся на задворках. Сквозь пузырь лес зеленел, а забор в одном месте размыкали стоеросовые ворота, почему-то девизом вовнутрь заимки:

"Кто в Лябду лебедем - тому лады, кто либидом - тому лябдык".

Раскудрявостей этих разлет не просек, но созвучность "лябдык гаплык" отметил.

Толкнули дверь. Шасть в тишинистый сумрак. И прелюбопытное узрели.

В затхлой горнице стояли два ушата, с гроб размером, дерюгой крытые, а более - ничего. Дерюжку задрали, видят - мокнет голый мужик - не то в смальце, не то в маринаде, а рыло одето в хобот, которым он сонные ветры пускает. Тут оне за хобот его и к ответу.