Львив - [43]

Вечерами Шабти бродил по берегу, разговаривал с чайками, окунался, выходил, потом опять погружался в воду. Родители старались ему не мешать, но, когда становилось совсем холодно, говорили: не ходи сегодня на море, заболеешь, видишь, какая студеная вода, как беснуются волны?

Шабтай отвечал им, что вычислил день своей смерти и ему ничего не угрожает. Еще он ходил по безлюдной, каменистой местности, что расстилалась недалеко от Измира. Турки называли ее пустыней. Там мало влаги, летом невыносимо палит солнце, спекая все живое, а зимой дуют ледяные ветры, вырывающие корни вместе с землей. Змеи с ящерицами и то стараются обходить ее стороной. Но Шабтай уходил туда, объясняя, что ему хочется побыть одному.

Однажды — ему было тогда лет 9 — Шабтай исчез на несколько дней, а потом вернулся, сильно хромая. Нога оказалась рассечена острым белым камнем, рана кровоточила. Позже пастухи сказали, будто Шабтай зашел слишком далеко, оступился, едва не свалившись с обрыва, но сумел остановить кровь и добрести до дома. Другой мальчик бы наверняка погиб, места те глухие, помощи ждать неоткуда, но Шабти справился.

Я предназначен для иного, признался он, нечего бояться смерти. Смерть — всего лишь переход. Мы ведь всю жизнь идем по узкому мосту, но не замечаем. А я вижу, когда человек близок к смерти, говорил мне Шабти, это будет когда-нибудь, но не сейчас. Ты за меня потом будешь переживать…

Он называл такое состояние души «гешер цар меод»[19], очень узким мостом между двумя точками, если правильно передаю слова Шабтая. Кажется, это понятие есть у суфиев, но в те годы Шабти, поверьте мне, не общался с ними.

Он не бывал нигде, кроме старой синагоги «Португалия» в Измире да несколько раз отец брал меня, Шабтая и Эли в Эдирне (Адрианополь).

Мендель закрыл глаза. Как же ему хотелось убедиться, что все происходит наяву, не приснилось, не померещилось! Этот человек — названный брат Шабтая Цви! Невероятно!

И у него, на первый взгляд обыкновенного турецкого торговца, в шальварах и тюрбане, в туфлях с длинными загнутыми носами, прихрамывающего, невысокого, незримо присутствует духовное родство с Шабтаем! Они не только переписываются, но и ловят мысли друг друга.

— Почему вы пришли именно ко мне? — спросил Мендель у Леви, — из-за того, что я сын Нехемии Коэна, разоблачителя?!

— Прежде всего, Мендель, — ответил Леви, — ты правнук Давида Алеви, а уж потом — сын Нехемии Коэна. Когда я решил рассказать о своем брате, думал только о том, как восстановить справедливость. Нехемия поступил жестоко, но пусть это остается на его совести. Мстить ему я не буду. А вот ты… Леви помолчал. Ты — другой. Ты исправишь грех отца.

— Но как? — изумился Мендель.

— Я потом скажу — оборвал его Леви, — сейчас не время.

И растворился во внезапно нахлынувшей львивской тьме.

17. Сон Леви, где он видит Шабтая Цви с каштанами

Леви теперь плохо спал ночами, львиный город уже успел внести в его душу смятение.

Туга львовска, туга ґдола,[20] наследственная болезнь шляхтичей, мерзкая и неизлечимая, когда ничего не хочется, даже подниматься с постели утром. Здесь его сны стали мутными, странными, полными таинственной недосказанности. Во дворе их дома в Измире рос большой конский каштан, старое, тенистое дерево, в ветвях которого приятно прятаться от жары. Осенью, когда толстые булавы раскрывались и из них выпадали блестящие коричневые плоды с небольшим светлым пятнышком, Шабтай залезал на самый верх дерева. Он лущил каштаны, бросая шкурки, отчего вся земля усеивалась колючими оболочками. Во сне Леви Шабтай Цви играл с каштанами не просто так, за каждым его действием прослеживался каббалистический смысл.

— Ты думаешь, что мир ужасен, несправедлив, уродлив? — спросил Шабтай.

И сразу же ответил: нет, плохи лишь «клипот», оболочки, скорлупки, утыканные шипами.

Ты с опаской, как бы не уколоться, берешь их в руки. Эта ежиная «клипа» скрывает б-жественные искры, прекрасные и вечные! Они спрятаны, но. Посмотри на плод каштана, видишь, брат, какие они гладкие, коричневые, приятные на ощупь? Шабтай раскрыл каштан, вытащив ядро, протянул его в руке прямо под нос Леви.

Так и мир: очищенный от скверны, грехов и грязи, прекрасен.

Во сне Леви качал головой. Нет, нет, ты это придумал, Шабти.

Не может быть, чтобы ты один смог вытащить и собрать воедино все искры.

Их мириады, больше, наверное, чем звезд на небе и песчинок в пустыне.

— Глупенький! — улыбнулся Шабтай, ты мой брат, я люблю тебя, но ты не понимаешь меня… Впрочем, так и должно быть. Останусь один.

Множество «клипот» — скорлупок — это людские грехи. Чем больше «клипот» я разобью, тем ближе избавление, Леви!

Шабтай снова протянул ему руку, в которой лежал крупный, светящийся плод каштана, идеально круглый.

— Ни единой колючки, Леви! — произнес брат. Никаких бедствий, войн, голода, несправедливости! Это будет скоро! Б-г милостив, Он дал мне эту силу.

Леви проснулся, сжимая в правой руке колючий каштан. Дерево это росло не в Измире, а в уютном львивском дворике. Каштан мог попасть ему через открытую сильным порывом ветра створку окна. Или Леви забыл, что поздно вечером проходил мимо особняка пани Сабины, и там, у узорчатой ограды, сорвал колючую булаву на память о ней…