Львив - [17]

Подождав, когда Шабтай наестся, а воодушевленная Фатима побежит скорее к лавочникам отдавать долги, Хайяти-заде приступил к главному- увещеванию. До султана дошли слухи, что Шабтай Цви, хоть и вполне искренне исполняет заветы мусульманской веры, продолжает тайком встречаться с евреями. Конечно, ничего плохого на первый взгляд в этом он не увидел, потому что, став Азиз Мухаммедом, бывший еврейский Мессия обязался проповедовать ислам евреям. Естественно, для этого ему нужно ходить в еврейские кварталы, заворачивать в синагоги, но.

Знающие люди утверждали, будто Шабтай никогда и не порывал с еврейством, а значит, он опять мечтает вернуть себе былую славу.

Шабтай грыз баранью ногу, пачкая рот и щеки белым жиром.

— Слушай, дружище — фамильярно обратился к нему Хайяти-заде, — а к своим ты не ходил на днях?

— Ходил — ответил Шабтай, не отрываясь от бараньей ноги.

— И что? — нетерпеливо интересовался доносчик.

— Ничего хорошего! Прогнали и обругали, даже слова сказать не успел.

— А в городе говорят.

— Мало ли что они выдумывают! Евреи меня презирают! Найдется всего несколько человек, способных простить своего блудного брата, и то они очень далеко. Вот даже ты меня не уважаешь, Хайяти-заде! Тебе было б намного приятнее, если бы моя голова покатилась по земле.

Султанский врач принял это за шутку и промолчал.

В тот же день он рассказал великому визирю, по имени Фазыл Ахмед-паша Кепрюлю, что проповеди Шабтая в синагогах не вызывают у евреев ничего, кроме раздражения, обратить в новую веру смог лишь немногих своих фанатичных сторонников. А община евреев-мусульман пользуется в Стамбуле дурной славой, уже получив хитроумное прозвище «дёнме» — что значит оборотень, перевертыш. Поэтому правильнее выслать Шабтая с семейством куда-нибудь подальше от столицы. Визирь согласился с доводами Хайяти-заде, обещая при случае доложить это султану. Но вскоре ему пришлось отправляться на Крит, усмирять восстание, и лишь в 1669 году, вернувшись из утомительной поездки, Фазыл Ахмед-паша Кепрюлю вспомнил о своем обещании. Великий визирь собрал своих доносителей и приказал им срочно выяснить, не замечен ли Азиз Мухаммед, бывший Шабтай, в чем-нибудь предосудительном, тщательно ли соблюдает он мусульманские обряды. Заболела Фатима, и хотя лекари не нашли у нее ничего определенного, жена Шабтая слабела, угасая с каждым днем. Ее подкосили переживания — а может, горькое разочарование в своем избраннике, который не взошел на престол Иерусалима. Сначала Шабтай считал: он в силах вылечить Фатиму, возился с травками, проводил обряды, обжигал ее черной свечой, но потом понял: магические способности помаленьку исчезают. Пройдет еще пара лет, Шабтай Цви станет таким же беспомощным существом, что и все остальные люди. Ночами напролет несчастный метался у постели больной, шепча каббалистические заклинания, обвешивал ее амулетами, варил зелья, но они не действовали. Фатима умирала.

— Прости, на этот раз я не могу помочь тебе — признался Шабтай.

— Ты потерял свой дар? — еле приподымаясь, спросила жена.

— Почти — сказал он. — Еще немного — и я буду как все…

— Это расплата — произнесла Фатима. — Жаль, что я застала… — и умерла, недоговорив последнюю фразу.

После ее смерти Шабтай Цви жил как подкошенный, он ходил, словно только что вышел из забытья, оцепеневший и равнодушный.

Соблюдая по Фатиме траур, Шабтай отчаянно искал тех, кто захотел бы его выслушать и утешить. Встретив однажды на узкой улочке Стамбула трех польских евреев, он разговорился с ними, скрывая, что стал мусульманином, а, узнав, что те остановились рядом с его домом, в Куру-Чешме, пригласил их к себе в гости. Польские евреи были купцами, не слишком религиозными, о Шабтае Цви они, конечно, слышали, но представить, что этот изможденный, грустный человек — тот самый скандальный авантюрист, никак не могли. Поговорив с ними, Шабтай предложил прогуляться вечерком по Куру — Чешме. Купцы согласились.

Как-то неожиданно они запели отрывки из «Теилим» — единственное, что малообразованные торговцы успели выучить за всю свою жизнь. Шабтай стал им подпевать — пение псалмов немного утешало его, да к тому же возвращало в более удачные времена. Со строками «Теилим» Шабтай когда-то встретил в Каире Сару, сходящую с корабля, «Теилим» пели его братья долгими вечерами, по ним, если копнуть дальше, маленький Шабтай учился читать по-еврейски. Древние слова навеяли ему сладостные воспоминания.

Распевшись, польские купцы вместе с Шабтаем бродили по темнеющим улицам стамбульского пригорода. Внезапно, спускаясь вниз по колючему пригорку, они, не прекращая петь, столкнулись с самим великим визирем Фазылом Ахмедом-пашой Кепрюлю. Что он там делал, почему оказался именно в этом месте — Шабтай так и не выяснил.

Скорее всего, ему доложили верные наушники, что правоверный мусульманин вопреки обещанию принимает в своем доме евреев, замышляя, наверное, какие-нибудь адские козни против султана. Не поверив им, визирь сам решил удостовериться, и, направляясь тайком к дому Шабтая, получил весомое подтверждение своих подозрений.

Да, распевание «Теилим» вряд ли даже самый заскорузлый ханжа сочтет неугодным для мусульманина. После своего обращения Шабтай все равно говорил и писал на родном еврейском языке, а пение псалмов, сочинение которых приписывается праведному царю Дауду, явно не преступление.