Львив - [13]

Аптека герра Брауна, выходца из Нижней Саксонии, тоже получила экзотическое имя: «Под серебряным оленем». На ее вывеске был изображен гербовый щит со сглаженными краями, посредине его скакал изящный рогатый олень, держащий во рту тоненькую стрелу. Туловище несчастного копытного светилось лунным серебром, а под ним пояснялось: «Аптекарское заведение Иеронима Брауна. Основано в 1637 году».

Деревянная дверь аптеки, обитая медными заклепками, тоже изображала благородного оленя с тяжелыми рогами, стоящего на холме с высоко поднятой головой.

Ассортимент аптеки Брауна составляли не только средства европейской медицины — пиявки, настойки, капли, порошки в пакетиках толстой бумаги, но и китайские снадобья, привезенные еврейскими купцами по Великому Шелковому пути через монгольскую пустыню смерти, среднеазиатские барханы, Каспий и Кавказский хребет. Поэтому состоятельные львивцы, почувствовав, что у них запершило в горле или стал побаливать левый бок, предпочитали заплатить немалые деньги герру Брауну, нежели отдать себя на растерзание местным эскулапам.

Особым спросом пользовались китайские настойки на змеях, придававшие силу, неплохо покупались вытяжки из кобриной крови, змеиные сердца, жабьи растирки, тигровая желчь, скорпионьи пастилки. Шли в ход экстракты из омелы, коробочки карпатских трав, из которых готовили лечебные чаи. Продавался чудо-камень безоар, тибетская смола, высушенные коренья, в том числе и баснословно дорогая мандрагора.

Герр Браун никогда не страдал недостатком покупателей. Разве что редкие яды, запаянные в скляночки толстого коричневого стекла, не пропускающего солнечные лучи, залеживались на аптечных полках. Но и они тоже находили — рано или поздно — своего владельца. За ядами к нему приходили поздно вечером, таясь и оглядываясь, долго выбирали пузырек, расспрашивали о свойствах, действии и возможности обнаружения.

Хитроумный немец держал несколько разных баночек с ядом. Одни предназначались для отравления родственников — эти яды не проявлялись при вскрытии и дарили быструю смерть, похожую на естественную. Стоили они бешеные деньги и отпускались в строжайшем секрете по знакомству. Другие отравы герр Браун припасал для особ слабых, нерешительных, возжелавших почему-то свести счеты с жизнью. Не одобряя самоубийц, он специально продавал меланхоликам изящный флакончик, наполненный ядовито-розовой жидкостью.

На этикетке аптекарский помощник, расторопный студент-недоучка Яцек, пририсовывал черной краской страшный череп и кости, снабжая надписью «memento mori». Умереть, выхлебав его содержимое, было непросто (ибо Браун наливал во флакончик раствор марганцовки), но некоторые очень нервные особы все-таки умудрялись им отравиться и лечь за оградой Лычкаревского кладбища.

Леви Михаэль не сразу нашел время для знакомства с львиным городом.

С тех пор, как поздней ночью наемная карета привезла его в турецкий квартал, Леви удалось досконально изучить лишь ближайшие к дому и лавке улицы. За Татарские ворота, отделявшие Львив правоверный от Львива католического, Леви не успел даже высунуть свой любопытный еврейский нос. Мир его в первые две недели ограничивался Поганско-Сарацинской улицей, шумной и пыльной, застроенной беспорядочными каменными домами с первыми этажами, отданными под торговлю, с такими же внутренними двориками, где на протянутых веревках висели пестрые одеяла, коры и подушки, какие он помнил в Измире. Понять, что представляет собой старый город Львов-Львив, он же Львув, Лемберг, Леополис и Аръюц, можно только исходив его вдоль и поперек, по всем кварталам, улочкам и предместьям.

— Хватит торчать безвылазно в турецком квартале — сказал Леви Фатих Кёпе, когда, получив приглашение от его отца Селима прийти на чашечку кофе, мнимый стамбульский букинист сидел на террасе, теребя пальцами восковые листья плюща.

— Пойдемте сегодня на вечернюю прогулку, я покажу вам, уважаемый Осман-бей, настоящий Львив, его узкие улочки, диковинные строения и удивительные достопримечательности.

Старый Селим отставил маленькую кофейную чашечку, расписанную мелким синим узором, ядовито заметил, что многие прелести христианского Львива весьма сомнительны для взора мусульман. Там есть статуи голых женщин, бесчисленные кресты, не говоря уж о питейных домах, возле которых всегда можно получить по уху.

— Отец, — спокойно возразил Фатих, — никто же не заставляет нас щупать эти статуи или хлестать пиво. Мы просто посмотрим город. Осман-бэй не раз бывал в Европе, жил в Вене, Париже, Риме, проезжал немецкие земли, Моравию, Балканы. Неужели здесь, на холмах Галиции, его смутит то, что Осман-бей наблюдал сотни раз?!

— За уважаемого Осман-бея я не беспокоюсь, он взрослый человек и хорошо знает, что делает, — ответил Селим Кёпе, — но за тебя, мой сын, переживаю. Христиане могут подать тебе дурной пример, а к чему смущать сердце накануне свадьбы? Вдруг, вернувшись, ты не захочешь смотреть на свою невесту Ясмину, а приглядишь какую-нибудь польскую барышню?

— Исключено, отец, я терпеть не могу полек — буркнул Фатих, — так же, как и гречанок, армянок, русинок…