Львица по имени Лола - [29]

Лев захлебнулся каким-то вибрирующим звуком, что родился из самого нутра, в глубине его существа — когда он попытался не то, чтобы представить — просто осознать. Как это все происходило. Выпитое из фляжки попросилось наружу столь резко, что он остановился, уперся ладонями в стену дома, возле которого оказался, наклонил голову и задышал — часто, шумно через нос.

Ей было пятнадцать. Еще ребенок. Вот же урод.

Нет, Левка понимал, прекрасно понимал и даже помнил, что в пятнадцать девочки бывает разные. И даже вспомнил свою одноклассницу Леру Мельникову, которая не пришла на выпускной, потому что рожала. А до этого — не могла пройти мимо парня в тельняшке, такой вот был у девочки бзик. Лет как раз с пятнадцати.

Но это все — не про Дину. Он же сам, сам слышал все, из первых уст. В четырнадцать она была еще ребенок. В пятнадцать — ребенок, потерявший отца и мать. И рядом — добрый, мать его, дядя, друг отца, которого она знала с детства, который стал для нее в это страшное время тем самым главным взрослым, который должен был защитить, поддержать, утешить, помочь пережить это тяжелое испытание и встать на ноги…

Поддержал. В своей невероятно подлой циничной иезуитской манере.

Растление — вот как это называется. Когда взрослый опытный человек добивается от юного, только начавшего познавать жизнь существа желаемого, используя лишь моральное давление. Четырнадцатилетняя девочка, пережившая трагедию. И «добрый дядя», который знает «как лучше». И сделавший это «как лучше», да так, что девочка — уже выросшая в девушку, отнюдь уже не ребенок, двадцать с чем-то лет — чувствует себя — себя чувствует, подумать только! — грязной, испорченной, виновной. За то, что сделала не она. За то, что сделали с ней.

Желание почувствовать под зубами кадык Разина и вырвать его вспыхнуло с новой силой. Вырвать, да.

Только кто ж Левке даст это сделать?

Он снова задышал носом — от острого чувства собственной беспомощности. Навредить Разину можно, конечно. И можно даже убить, наверное. Левка как-то отстранённо поразился, как спокойно он об этом рассуждает. Ну, убьет он Разина. Дальше что? Посадят его. Дине что делать? Сухари Левке в тюрьму носить?

Что делать девочке, которая ему так безоглядно доверилась? Какое же надо иметь мужество, чтобы рассказать такое? Чтобы сначала — жить с этим, а потом — суметь сказать?

Он развернулся и прижался к шершавой стене дома затылком.

Дина. Вот самое главное. Горло Разина от него никуда не денется.

Ему поверили, доверились, открылись. И ему надо это хрупкое и драгоценное — не сломать.

— Не тебе доверились, а мне.

— Давай хоть сейчас не будем спорить, а? Скажи лучше — идеи есть?

— Мне надо подумать.

И ему тоже.

Дома он из горла пил ледяную водку из холодильника. Полбутылки примерно. И, вкупе с выпитым ранее, алкоголь оказал-таки свое действие.

Левка упал на постель, несколько минут смотрел в расчерченный тенями потолок под шелест дождя за окном. И вырубился.

***

Голова была абсолютно пустой. Словно рассказав все, что так долго держала в себе, Дина отдала это. И ничего внутри не осталось. Ни мыслей, ни эмоций, ни-че-го. Девушка выполняла какие-то действия — села в такси, доехала до дома, открыла дверь, сделала себе чай. Но все это — абсолютно автоматически. Голова была стерильно пустой. Как колокол. Кажется, стукнешь по виску — загудит, резонируя.

Так же автоматически Дина попила чаю — не чувствуя его вкуса, только температуру. Сходила в душ, почистила зубы — ритуал, не более, снова все на автомате. Легла пустой головой на прохладную — открыт балкон, на улице шелестит дождь — подушку. Закрыла глаза. И неожиданно и быстро заснула.

Утром мысли появились. Что самое странное, они были связаны с Игорем. Дина пила кофе, вяло отламывала ломтики сыра и вспоминала многочисленные завуалированные наставления Разина. О том, что ей нужно быть внимательной и очень аккуратной в общении. Что она в силу возраста и наивности может оказаться легкой добычей для кого-то алчного, желающего прибрать к рукам «Ингер Продакшн». «Не доверяй, никому не доверяй, никому ничего не рассказывай», — так внушал ей Игорь. «Это для твоего же блага», — добавлял всегда он. Дина повернула голову, сощурилась на яркое солнце. После ночного дождя выглянуло яркое солнце. После дождя всегда выходит солнце. Или это про радугу? Кто-то умный сказал. А еще — дождь не может идти вечно. Тоже откуда-то цитата. Неужели в ее жизни дождь кончился?

Дина перестала щуриться и смотрела в окно широко раскрытыми глазами, пока от яркого солнца не они стали слезиться. И лишь потом отвернулась. Оттерла влагу с лица, отхлебнула кофе. Яркое утреннее солнце словно осветило то, о чем Дина смутно догадывалась, но боялась себе это четко формулировать. Разин думал не о ее благе. Он боялся, что станет известно о том, что он с Диной тогда сделал. Боялся огласки, уголовной ответственности, чего-то еще. Поэтому и держал ее около себя, не отпуская. Контролируя, ограничивая.

Да не удержал.

И всю неприглядную, ничем не прикрытую, все-как-было правду Дина вывалила человеку, о котором ей ничего не известно. Даже имени его не знает. Только псевдоним.