Лужайкина месть - [15]

Я потопил 987 линкоров, 532 авианосца, 799 крейсеров, 2.007 эсминцев и 161 транспорт. Транспортные суда были не очень интересной мишенью: маловато азарта.

Кроме того, я потопил 5.465 торпедных катеров. Понятия не имею, зачем мне понадобилось столько их топить. Но так бывает. Четыре года подряд, стоило мне обернуться — и я топил торпедный катер. Непонятно до сих пор. 5.465 торпедных катеров — это много.

Я потопил только три подводные лодки. Субмарины — не по моей части. Первую свою подлодку я потопил весной 1942-го. В декабре и январе толпы пацанов выскакивали на улицу и топили субмарины налево и направо. Я выжидал.

Выжидал я до апреля, а потом однажды утром по дороге в школу — БАБАХ! — моя первая подлодка, прямо напротив бакалейной лавки. Вторую я пустил на дно в 1944-м. Я мог себе позволить ждать следующей два года.

Последнюю подводную лодку я потопил в феврале 45-го, через несколько дней после того, как мне исполнилось десять. Подарки в том году меня не очень сильно удовлетворили.

А было еще небо! Я взмывал в него в поисках неприятеля, а Маунт-Рэйнир высилась за мной, как холодный белый генерал.

Я был асом, я летал на "Р-38", "Груманне-Уайлдкэте", "Мустанге Р-51" и "Мессершмитте". Да-да — на "мессере". Я захватил его и перекрасил в особый цвет, чтобы наши не сбили меня по ошибке. Мой "Мессершмитт" узнавали все, и враг платил дорогую цену за эти встречи.

Я сбил 8.942 истребителя, 6.420 бомбардировщиков и 51 дирижабль заграждения. Больше всего дирижаблей я сбил в самом начале военных действий. Позже, году в 43-м, перестал сбивать их вообще. Слишком медленные.

Кроме того, я уничтожил 1.281 танк, 777 мостов и 109 нефтеперерабатывающих заводов, поскольку знал, что наше дело правое.

— Помните Пёрл-Харбор! — говорили нам.

— Ну еще бы! — отвечали мы.

Вражеские самолеты я сбивал, раскинув на бегу руки, а бежал я дьявольски быстро и орал во всю глотку: ТРА-таттаттаттаттаттаттаттаттаттатта!

Дети больше так не делают. Теперь дети занимаются другими делами, а поскольку они занимаются другими делами, у меня случаются целые дни, когда я чувствую себя призраком ребенка — изучаю воспоминания об игрушках, заигранных до того, что они снова стали землей.

Раньше я делал еще одну штуку, очень здоровскую для юного самолета. Ночью отыскивал пару фонариков, зажигал и держал в вытянутых руках — ночной пилот проносился по улицам Такомы.

В самолет я играл и дома: брал из кухни четыре стула и составлял вместе. Два стула смотрели в одну сторону и были фюзеляжем, плюс по стулу на каждое крыло.

Дома я, главным образом, играл в пикирующий бомбардировщик. У стульев это почему-то получалось лучше всего. Моя сестра сидела прямо за моей спиной и передавала по рации срочные сообщения на базу.

— У нас осталась всего одна бомба, но авианосец упускать нельзя. Будем бомбить прицельно в дымовую трубу. Прием. Благодарю вас, капитан, удача нам не помешает.

А потом сестра говорила мне:

— Думаешь, получится?

И я отвечал:

— Еще бы — только держи покрепче фуражку.

Твоей Фуражки

Больше Нет Вот Уже

Двадцать Лет

1 января

1965 г.

Прямой эфир

Я слушаю прямой эфир по новому радиоприемнику, купленному несколько недель назад. Это транзисторный белый пластмассовый приемник с AM/FM. Я крайне редко покупаю новые вещи, так что мой бюджет немало удивился, когда в итальянском магазине электроприборов я купил это радио.

Продавец был очень мил — рассказал мне, что продал больше четырехсот таких приемников итальянцам, которые хотели слушать по FM передачу на итальянском.

Не знаю, почему, но это произвело на меня огромное впечатление. Мне тоже захотелось такое радио — так я и удивил свой бюджет.

Радио стоило $29.95.

Теперь я слушаю прямой эфир, поскольку снаружи льет дождь, и мне больше нечем занять уши. Я слушаю это новое радио и вспоминаю другое новое радио — из прошлого.

Кажется, мне было лет двенадцать, Тихоокеанский Северо-запад, где вместо зимы — бесконечные дождь и слякоть.

У нас был старый приемник 1930-х годов в огромном корпусе, похожем на гроб. Он пугал меня, потому что старая мебель так умеет с детьми — наводит их на мысли о покойниках.

Радио звучало из рук вон плохо, и слушать любимые передачи становилось все труднее и труднее.

Оно не поддавалось никакой починке. Оно цеплялось за жалкие звуки чешуйками диапазонов.

Давно пора было покупать новое радио, но мы не могли себе этого позволить, поскольку были слишком бедны. Наконец, мы скопили денег на первый взнос и отправились по слякоти в местный магазин радиотоваров.

Мы — это мама, я и сестра, втроем мы слушали новехонькие радиоприемники, будто в саду изобилия, пока не собрались у одного приемника, который в итоге и купили.

Он был захватывающе прекрасен — в превосходном деревянном корпусе с запахом небесной лесопилки. Это был настольный радиоприемник, что тоже совершенно замечательно.

Мы с радиоприемником шли домой по слякотным улицам без тротуаров. Радио лежало в картонной упаковке, и мне доверили его нести. Я так гордился.

То был один из счастливейших вечеров в моей жизни: я слушал любимые передачи по новехонькому радио, а зимний ливень и ураган сотрясали дом. Каждая передача звучала, словно ограненный алмаз. Удары копыт лошади Малыша Сиско