Лутра - [13]

Вечер звездный, вокруг тишина, никаких подозрительных запахов; налим заглушил сосавший выдру голод, и поэтому Лутра никуда не торопится. Он ложится на воду и отдается во власть течения. Только рулит хвостом.

—Жизнь прекрасна, — сказал бы Лутра, будь он человеком.

Но он молчит и лишь чувствует, что жизнь прекрасна. Проста, как действие выключателя. Щелчок, — и комната озаряется светом, еще щелчок, — и свет сменяется тьмой. Какое-то шевеление в реке, и мышцы, как пружины, посылают выдру навстречу добыче; какой-то звук, и она скрывается под водой; предательский ветерок, и вниз головой она прыгает в реку, ни о чем не рассуждая, не понимая сложные действия своего совершенного организма. Но не будем из-за этого бросать в Лутру камень, ведь миллионы людей щелкают выключателем, не имея понятия о сложном действии материалов и машин, вырабатывающих и передающих электрический ток, повышающих или понижающих его напряжение, о том, как электрический ток переходит в работу или свет. Щелчок выключателя — и загорается электричество или приходит в движение машина, а человек лишь смотрит, горит ли электричество, пришла ли в движение машина. Будто иначе и быть не может.

Течение несет Лутру, как корягу, но для человеческого глаза он невидим, и он чувствует это. На худой конец его может увидеть сова Ух, которая видела его и раньше; но она лишь бросила на него взгляд и понеслась дальше, легко, точно пушинками, взмахивая крыльями, как это умеют делать совы. Ух вела бы себя совершенно иначе, если бы по реке плыла серая крыса или водяная мышь. Тогда она сцапала бы ни о чем не подозревающую крысу или мышь, и был бы у нее обед, — ведь совы обедают ночью. Но напасть на большую выдру это все равно, что попытаться опрокинуть мчащийся на полной скорости локомотив. Во всяком случае, это самоубийство, а поскольку животные никогда не кончают жизнь самоубийством, Ух полетела к противоположному берегу, где сонно мурлыкала мельница, и ее большое колесо крутилось в воде так решительно, словно подгоняло реку. Сову влекли к мельнице приятные воспоминания: там, под старым полом, водилось много крыс, и всегда имело смысл именно там попытать счастья. Крыса грызет и умерщвляет все, что может. А если учесть вдобавок, что она плодовита почти так же, как мышь, то можно лишь с одобрением следить за полетом совы к мельнице, где она по одной вылавливает крыс между бревнами у шлюза и даже в водосточной трубе, — ведь попадаются крысы-альпинисты, любительницы больших высот. Но ловля эта не всегда безопасна: крыса кусается, пока есть сила, и сова должна ловко схватить ее, чтобы избежать укуса. Но Ух ловка, с молодыми крысами она управляется запросто, лишь с крупными, голомордыми отцами семейства приходится быть осторожнее.

Эта сова относилась к семейству неясытей и особенно отличалась в истреблении мышей, но ловила и ласок, горностаев, даже хомяков. Иногда, правда, подхватывала и какую-нибудь пташку, спящую на дереве, но вообще, как и всякая сова, была птицей для человека полезной.

Она села на мельничную трубу так бесшумно, что ничье ухо — даже выдры! — этого не услышало бы. Ее мягкие перья не создают шума в воздухе, а лапы мягко, словно тень на воду, опускаются на край трубы. Она вертит большой косматой головой и, широко раскрыв глаза, внимательно изучает все вокруг. Сейчас она видит, как одна из кошек мельника идет по двору с мышью в зубах. Кошка скрывается где-то возле конюшни, и это к лучшему, Ух терпеть не может кошек, даже немного боится их, и вообще ей мешает, когда видят, как она охотится. Затем смотрит на окно, в светлом проеме которого движется, а потом исчезает то одна, то другая тень. Но это ее не волнует, как и то, что по двору проходит человек, который ее не замечает.

У Ух совершенное зрение, а также слух. Плещется река, дует ветер, бормочет мельница, а ее ухо отбирает наиболее существенные звуки. И сейчас тоже. Словно мягко упало чье-то легкое тело, и Ух посмотрела туда, откуда донесся тихий шорох. На опоре мельничного колеса сидела большая крыса. Сова даже не пошевельнулась, ведь сидевшая напротив крыса была настороже. Ух не торопилась, но когда крыса повернулась, сова, словно легкая, невесомая вуаль, отделилась от трубы, подлетела к жертве, бесшумно снизилась и с высоты человеческого роста упала камнем на нее.

—Чи-чикр — кринь… — коротко сказала большая крыса, но Ух прервала ее прощальную речь.

Одной лапой она схватила крысу за спину, а другой, как плеткой, ударив по морде, потащила к трубе.

Забравшись на крышу, Ух пронзила крысу острым крючковатым клювом, и на этом кончился поединок. Сова обедала в живописной обстановке. Внизу бурлила река, в глубине которой покачивались звездочки; в небе кричали перелетные птицы, приглашая родню присоединиться к ним: пора, мол, уже пора; рядом бормотала мельница, и от вращения жерновов точно легкая дрожь пробегала по лапам совы.

Ух была довольна, но не знала, что источник ее удовлетворения — желудок. Совиный организм по всем правилам биологии и химии разлагал на части крысиное мясо, посылал нужные вещества в кровь, мышцы, кости, глаза и удалял отработанные шлаки, которые белым пометом ложились на дранку крыши. Короче говоря, Ух переваривала съеденную крысу. Но переваривала не все, часть шерсти и костей проглоченной добычи в виде комочков собиралась в ее зобу, и она выплевывала их где попало, к большой радости ученых-орнитологов, которые определили по ним меню совы и до тех пор теребили людей менее ученых, пока те не вынесли наконец закон, охраняющий сов.